единственным мужчиной, которого она любила так сильно, с такой надеждой. Она поняла, что все равно уехала бы из Бэскома, с ним или без него. Она поняла, что он не мог принять ее такой, какой она была. Это она понимала лучше всего, потому что сама не могла принять себя.
Когда Клер подъехала к входу для прислуги и они вошли в кухню, Сидни охватил полузабытый легкий трепет от того, что она очутилась там, где на самом деле ей быть не полагалось. Не нужно ей было сюда приезжать, но она не сдержалась. Пожалуй, это было чем-то сродни проверке на прочность, так она обшаривала дома своих хахалей, пока те были на работе, и опустошала их тайники, прежде чем скрыться из города. Здесь она тоже намеревалась кое-что украсть. Она собиралась насладиться воспоминаниями, которые больше ей не принадлежали. Но почему она все это затеяла? Да потому, что самая прекрасная пора ее юности, самые лучшие воспоминания о жизни в Бэскоме были связаны с тем временем, когда она встречалась с самым завидным женихом во всем городе. Ею все восхищались. Все ее принимали. Она нуждалась в этих воспоминаниях, нуждалась куда больше, чем Мэттисоны. Они-то небось и думать о ней давно забыли.
Навстречу им вышла экономка, представившаяся Джоанной. Ей было за сорок, а ее блестящие черные волосы были такими прямыми, что почти не колыхались, а это значило, что она не терпит оплошностей.
– Цветы уже доставили. Я получила распоряжение не расставлять их до вашего приезда, – сообщила Джоанна. – Вы пока разгружайтесь, а я буду на патио. Знаете, где это?
– Да, – с важным видом протянула Сидни, когда экономка исчезла за дверьми кладовой. – Миртл мне нравилась больше.
– Кто такая Миртл? – поинтересовалась Клер.
– Прежняя экономка.
– А-а, – только и произнесла Клер.
Когда все было перенесено из фургона в кухню, а то, что нужно, сложено в холодильник, Сидни повела сестру на патио. Миссис Мэттисон всегда гордилась своими классическими интерьерами, и Сидни очень удивилась, обнаружив в доме засилье розового цвета. Стены столовой были оклеены обоями оттенка дамасской розы, и обивка стульев вокруг длинного обеденного стола тоже была бледно-розового цвета. В гостиной, объединенной со столовой, мягкая мебель и ковры пестрели розовыми цветами.
Просторный дворик-патио располагался справа, за распахнутыми французскими дверями. С улицы веял теплый летний ветерок, доносивший запах роз и хлорки. Сестры вышли на патио, и Сидни увидела, что вокруг пруда расставлены круглые кованые столики и кресла, а в углу установлена замысловатая барная стойка. Вдоль стен тянулись длинные столы для угощения; именно там и стояла Джоанна, окруженная пустыми вазами и букетами цветов.
Клер направилась к Джоанне, но Сидни точно приросла к земле. Голова у нее шла кругом. Все было как во сне – эти белые скатерти на столах, края которых трепал ветер, эти фонари в пруду, от которых повсюду вокруг разбегались дрожащие тени, цветки герани среди кустов. В юности ей так хотелось всего этого – этого благополучия, этой райской жизни. Она вдруг отчетливо вспомнила ощущение, каково это – быть частью этой жизни, частью чего-то, знать, что ты принадлежишь к определенному кругу.
Пусть даже все это была лишь иллюзия.
Сидни скрестила руки на груди и принялась наблюдать за прислугой, которая расставляла на столах высокие стеклянные фонари со свечами внутри. Словно откуда-то издалека до нее донесся голос Клер: она давала Джоанне указания, как расставить на столах розы, фуксии и гладиолусы.
– Гладиолусы вот сюда, – говорила она, – к блюдам с тыквенными цветками, начиненными мускатным орехом, и курицей с фенхелем. Розы сюда, рядом с лепешками с розовыми лепестками.
Все это было так сложно, так замысловато, весь этот изощренный план, призванный внушить гостям чувства, которых они могли бы не испытать. Подобные затеи были совершенно не в духе миссис Мэттисон. Однако Клер провела большую часть вечера понедельника, по телефону обсуждая с ней меню. Сидни нашла предлог появиться на кухне и слышала, как Клер у себя в кладовой говорила что-то вроде: «Если вы хотите продемонстрировать любовь, тогда розы» и «Корица и мускатный орех символизируют благополучие».
Закончив давать Джоанне указания относительно расстановки несъедобных цветов, Клер двинулась обратно в дом, но остановилась, когда поняла, что Сидни осталась стоять на месте.
– Тебе нехорошо? – спросила она сестру. Сидни обернулась на голос.
– Красиво тут, правда? – спросила она таким тоном, как будто это была ее заслуга, как будто вся эта красота принадлежала ей. Впрочем, так оно и было, пусть и недолго.
– Тут очень… – Клер на миг заколебалась, – продуманно. Идем, у нас еще много дел.
Несколько часов спустя, когда они были на кухне, Сидни сказала:
– Я поняла, что ты имела в виду, когда сказала, что здесь все очень продуманно. Зачем нужно раскладывать все на подносах по часовой стрелке? На обеде у любителей ботаники мы ничего такого не делали.
– Тамошних дам заботила только еда, а не то, что она значит.
– И что же все это значит? – полюбопытствовала Сидни.
– Что они хотят, чтобы все увидели, как они безумно влюблены друг в друга и баснословно богаты.
– Дурь какая, все и так давным-давно это знают. У мистера и миссис Мэттисон что, какие-то проблемы? Я помню их такими счастливыми.
– Я не интересуюсь мотивами. Я просто даю людям то, чего они хотят. Ты готова? – спросила Клер и с двумя подносами двинулась к выходу из кухни.
Сестры расставили закуски еще до прибытия гостей, но Джоанна только что сообщила, что нужно заменить опустевшие подносы полными.
Сидни было интересно, узнает ли она кого-нибудь из гостей. Она силилась разобрать голоса, а время от времени замирала и вытягивала шею, когда до нее доносился чей-то смех, пытаясь вспомнить, не слышала ли она его раньше. Интересно, Хантер-Джон тоже в числе приглашенных? И не все ли ей равно?
– Готова, готова, – заверила она сестру и взяла поднос.
Светские рауты всегда завораживали Эмму, как будто она была маленькой девочкой, игравшей в бал в своем придуманном мире. Ее мать всегда была такой же. «Что нам Уэверли с их магией, – говорила Ариэль маленькой Эмме, когда та восхищенными глазами смотрела, как мать перед очередным приемом примеряет одно платье за другим. – У нас есть кое-что получше. У нас есть фантазия».
Эмма стояла у стойки бара, потому что там сидел Хантер-Джон, оттуда как на ладони было видно всех собравшихся. Она любила приемы, но никогда еще не чувствовала себя так, как сегодня, когда все собравшиеся наперебой говорили ей комплименты или отпускали завистливые замечания. Это было восхитительно.
Ариэль подошла к дочери и поцеловала ее в щеку.
– Дорогая, ты выглядишь бесподобно. Этот оттенок красного изумительно тебе идет. Просто изумительно.
– Это была замечательная идея, мама. Спасибо тебе. Кто готовил угощение? Все в восторге от еды. Конечно, не в таком, как от моего платья, но все-таки.
Ариэль подмигнула и развернула Эмму лицом к двери, ведущей из патио в дом.
– А это, золотко, мой главный тебе подарок сегодня.
– Что ты имеешь в виду?
– Подожди немного. Увидишь.
Эмма ничего не поняла, но в предвкушении рассмеялась.
– Мама, что ты затеяла? Ты что-то мне купила?
– В каком-то смысле, – загадочно ответила Ариэль.
– Что это, мама? Расскажи мне, расскажи!
Пронзительные нотки в голосе жены заставили Хантера-Джона оторваться от разговора с одним из друзей.
– В чем дело, Эмма?
Та схватила мужа за руку и потянула его к себе.
– Мама купила мне какой-то подарок и не признается, что это.
– А вот и он.
Ариэль указала куда-то бокалом с шампанским, который держала в руке.
