вздохнула она. – Муж, поди, не чета моему охламону…
– Екатерина Ивановна…
– Молчи. Не знаю, что у вас там, только вижу, что он тебе не пара – если и зацепил чем, надолго не удержит. Ты в душу лезть к нему не смей, ты к мужу вернешься, а он… Не слушай меня, – совсем другим голосом попросила она. – Глупости болтаю. Не мое дело. Только ты меня пойми, сын у меня один и… – Она отвернулась, махнув рукой, а я тупо разглядывала узор на скатерти, не зная, что ответить, как объяснить ей. – На работу он не устроился? – вздохнула она. – Значит, врет, чтоб мать не расстраивать. Опять с дружками… Господи… не доведут они его до добра. Только разве он мать послушает. У меня хороший сын, – вытерев слезы, заявила она. – Хороший. Уж я-то знаю.
– Конечно, – пробормотала я. Мы растерянно смотрели друг на друга, пока я вдруг не попросила: – Расскажите мне о нем.
– Чего ж рассказывать, – пожала она плечами. – У него спроси.
– Он со мной не откровенничает, – заметила я. Прозвучало это с неожиданной обидой.
– Может, и правильно. Отучили его душу открывать.
– Кто отучил? – спросила я, сама себе удивляясь – мне-то что за дело?
– Добрые люди, – усмехнулась Екатерина Ивановна, села на стул и посмотрела на меня с печалью. – Он хороший человек. Всегда таким был… и остался. Конечно, из тюрьмы он другим вернулся…
– Из тюрьмы? – ахнула я, хотя чему ж удивляться, там ему самое место.
Екатерина Ивановна нахмурилась.
– Выходит, не знала… Сидел он. Дружку спасибо. Были дружки – неразлейвода. В армии вместе служили, а после армии Лешка только на неделю домой объявился и к нему. Большие деньги стал зарабатывать, мне квартиру купил. Бог с ними, с деньгами, да и с квартирой… Дружок-то негодяем оказался, Лешка в тюрьму, а он живет себе припеваючи. Господь прощать велит, и я простила. А сын вряд ли. Характер не тот.
– Как зовут дружка? – с внезапно нахлынувшим страхом спросила я.
– Тебе зачем? – нахмурилась Екатерина Ивановна, встала, махнула рукой и заметила с досадой: – Зря я тебе рассказала. Он узнает, мне достанется, и правильно: не лезь не в свое дело.
Я вышла на крыльцо в крайнем волнении. А что, если… Зачем гадать, надо поговорить с Алексеем. Зная его характер, нетрудно предположить, что разговаривать со мной он не станет. Но если догадки мои верны, выходит…
– Мама, – крикнула Сашка, появляясь из огорода, – я кузнечика поймала, хочешь покажу?
Прошло три дня. Я с трудом отличала их один от другого, мне казалось, мы живем здесь целую вечность. Я измучилась неизвестностью и, кажется, готова была сорваться в любой момент, но в последний миг, стиснув зубы, заставляла себя смириться. Что толку приставать к нему с вопросами, если он не желает на них отвечать. Одно радовало: Сашке дачная жизнь явно нравилась. И хотя каждый день она неизменно интересовалась: «Когда мы поедем к папе?» – услышав в ответ: «Через недельку», – удовлетворенно кивала и через минуту уже забывала о своем вопросе.
Деревенская жизнь оставляет очень мало времени для праздности, что позволило мне, живя в одном доме с Алексеем, видеться с ним в основном за столом. Он что-то там чинил на дворе, а я пропадала на огороде. После разговора с Екатериной Ивановной я спокойно, но твердо заявила, что ночевать буду в передней вместе с Сашкой. Екатерина Ивановна этому не удивилась.
На четвертый день, часов в девять вечера, когда мы с Сашкой были у соседей, Алексей уехал, ничего не сказав матери, и вернулся только через двое суток. Двое суток мы томились ожиданием, тщательно скрывая друг от друга свое беспокойство. Я не выдержала первой.
– Екатерина Ивановна, Алеша не сказал, куда он уехал? – кашлянув, спросила я. И вдруг покраснела и разозлилась на себя за это, да так, что повторила свой вопрос теперь уже гораздо увереннее.
– Нет, – покачала она головой. – Я думала, может, хоть ты знаешь.
– Он мне ничего не сообщил, – усмехнулась я.
– Мне тоже. Ничего не поделаешь – такой характер. Может, дела какие, – вздохнула она.
«Дела, – мысленно передразнила я. – Какие у него могут быть дела? Он взял мои деньги и бросил нас здесь… Впрочем, еще вопрос, что бы я сейчас делала, откажись он мне помочь».
Екатерина Ивановна беспокоилась за сына. Наверное, она привыкла вот так ждать его, не зная, где он, когда вернется, каждую минуту готовая выбежать на крыльцо… Я замечала, как она вдруг замирала, точно прислушиваясь к чему-то внутри себя, горестно вздыхала и шла дальше. В такие минуты я искала глазами Сашку и благодарила бога, что она со мной, маленький человечек, который нуждается во мне и любит меня. «Пусть это будет подольше, пусть так будет всю жизнь», – думала я, хоть и знала, что так не бывает. Придет время, и кто-то станет для моей дочери важнее меня. А пока я хочу быть с ней каждую минуту, говорить с ней, видеть ее. Господи, какое это счастье!
Сашка уснула. Мы пили чай на кухне, то и дело поглядывая в окно, уже не скрывая своего беспокойства.
– Вроде бы машина, – прислушиваясь, заметила Екатерина Ивановна, приподнялась и распахнула окно.
Так и есть, со стороны дороги доносился шум мотора. Машина приближалась, и вскоре стало ясно – это Алексей. Мы одновременно вздохнули и, суетливо пропуская друг друга, вышли на улицу. Джип замер возле крыльца, дверь распахнулась и Алексей вывалился на землю. В первое мгновение я решила, что он пьян. Он с трудом приподнялся, опираясь на одну руку, я увидела его лицо и вскрикнула, а потом попятилась. Екатерина Ивановна бросилась к сыну и помогла ему встать. Ни о чем не спрашивая, она помогла ему добраться до кровати. Он лег, закрыл глаза и задышал ровнее.
Бровь его была рассечена, со лба на лицо стекала кровь, губы – разбиты, на скуле свежая ссадина… Но не это поразило меня. Разорванная рубашка задралась по самую грудь, и я увидела рубцы на его теле. Стало ясно: ни о какой банальной драке и речи быть не может, кто-то над ним здорово поработал. От души
