– Варя, этот парень погиб! – взвизгнул Док.
– Какой еще парень?
– Прекрати, прекрати немедленно! – Он вскочил, а я затихла, уставилась в пол и сидела с таким видом, точно ничего не вижу и не слышу. Док опустился передо мной на корточки. – Варя, посмотри на меня… Что с тобой происходит?
– Хочешь упечь меня в психушку?
– Что за глупость? – Он покачал головой, чувствуя себя оскорбленным, но ведь подумывал… – Варя, парня застрелил Скобелев?
– Откуда мне знать? Я живу в доме Папы, двадцать четыре часа в сутки под пристальным оком охраны. Все городские события проходят мимо.
– Прекрати! – выкрикнул он. – Это Скобелев? Как ты заставила его совершить убийство? Сказала, что этот парень расстрелял его семью?
– Чушь, Док. Ты сам в это не веришь. Надеюсь, ты ничего не сказал Орлову? – «Слава богу, не сказал…»
– Варя… я многое могу понять… Скажи мне, парень один из тех троих?
– Да, – кивнула я. Соврать было проще.
– Ясно… Но Скобелев… Ты не должна была…
– Я должна была пристрелить его своими руками? – хмыкнула я.
– Варя, то, что ты делаешь…
– Замолчи! – не выдержав, крикнула я. Но тут же себя одернула: криком я ничего не добьюсь. Поэтому отвернулась и заплакала. Док замер у окна, а я пошла к нему, раскинув руки и приговаривая: – Док… Господи, мне так плохо, Док…
Конечно, он меня обнял, стал гладить по спине и утешать.
– Бедная моя девочка, – шептал он.
Так-то лучше. Пролив немало слез, мы покинули квартиру. Перед этим я просмотрела свои записи, а потом позвонила Скобелеву. Разговор занял полторы минуты. На этот раз он не задал ни одного вопроса. Это слегка настораживало, парень, как видно, вошел во вкус. Надо бы встретиться с ним и маленько пошарить в его головушке.
Док в это время ходил за моей машиной и ничегошеньки не слышал. Звонок касался одного из дружков Монаха, моя душа жаждала справедливости, если у Клима дружок отдал богу душу, значит, и Сашка должен с кем-нибудь проститься. Это слегка простимулирует обоих. На самого Монаха я не замахивалась: во- первых, он в настоящий момент осторожен, следовательно, достать его дело хлопотное, а также опасное, во-вторых, первая попытка Скобелева разделаться с ним успехом не увенчалась, а я суеверная, так что вторую ему лучше не затевать, а препоручить это дело другому человеку. Даст бог, у того ловчее получится.
Вернулся Док, я устроилась в машине, поглядывая по сторонам с некоторым страхом: меня, должно быть, уже ищут.
– Куда? – выехав на одну из центральных улиц и точно опомнившись, спросил Док.
– Давай-ка в район химзавода.
– Зачем? – несказанно удивился он и вроде бы даже притормозил, но в нужном месте свернул, чем меня порадовал, а я принялась объяснять:
– Там полно всяких развалюх. Кроме бомжей, вдоль Канавки никто не живет. Как думаешь, за бомжей мы сойдем?
– Варвара, – нахмурился он, – я не понимаю, зачем тебе эта Канавка? Мы можем уехать из города…
– Чего ж не уехал? – разозлилась я и тут же себя одернула: Док не Резо, и с ним так разговаривать не стоит. – У меня есть дело, – покаянно проронила я.
– Какое?
– Клим. Не хочешь помочь, не надо, но хотя бы не мешай.
Док повернулся ко мне и, помедлив, кивнул, точно соглашаясь. Лучше бы на дорогу смотрел…
Мы выехали к Канавке. Названием поселок был обязан глубокому оврагу, внизу которого когда-то пробегал веселый ручеек. Помнится, давным-давно мы ватагой ходили сюда весной ловить майских жуков. Чуть выше был ключик, чистый и звонкий, а дальше начинался лес. Теперь все в прошлом. Еще до моего рождения поселок оказался в черте города, но длительное время оставался зеленым островком, не тронутым городской жизнью. Потом здесь построили новые корпуса химкомбината, вместо рощи появился троллейбусный парк, а овраг превратили в свалку. За пятнадцать лет от былой деревенской жизни не осталось и следа. Грязь, вонь, ветхие лачуги. После запуска комбината народ стали потихоньку переселять отсюда. Люди уезжали в новые квартиры, но родные места не забывали: летом здесь еще долго бурлила жизнь, дома использовали как дачи, а на огородах с утра до вечера кипела работа. Но вскоре даже самые стойкие вынуждены были покинуть эти места, Канавку окончательно превратили в городскую свалку. Здания ветшали, рушились, сохранилась лишь часть улицы, домов пять, не больше, но и они вызывали уныние, жители ждали выселения со дня на день и на хозяйство махнули рукой. Канавку сразу же облюбовали бомжи. Каждую зиму непременно случался пожар с человеческими жертвами. Домики больше походили на развалины, заборы рухнули, и никому, кажется, не было дела до этого богом забытого места. Сейчас я не могла не порадоваться этому обстоятельству.
Мы свернули за кирпичные гаражи, асфальт кончился, далее шла песчаная дорога, кое-где пересыпанная щебнем. Продвигались мы неторопливо и зорко поглядывая по сторонам. Наше появление здесь могло вызвать ненужное любопытство. Однако как мы ни старались, а никого из аборигенов заметить не смогли, должно быть, в это время дня народ отправлялся на промысел.
