– Конечно.
– Валерка еще не объявился?
– Давай не будем о нем, – дипломатически предложила я.
– Почему? – нахмурилась Анька.
– Тебе волноваться нельзя.
– Та-ак… – Подружка глубоко вздохнула. – Очередное совпадение?
– Что-то вроде того, – пожала я плечами.
– И они еще удивляются, за что их народ не любит! То начнут таскать по любому пустяку, то хоть тычь их носом в дело, точно котят в лоток, ничегошеньки не видят.
– Может, он прав? – без особой уверенности спросила я. – Может, мы действительно увлеклись и…
– Ладно, – еще больше помрачнела Анька. – Мне бы только выйти отсюда… А ты будь осторожна, одна по улицам не шляйся, особенно вечером. Слушай, может, тебе в отпуск уехать?
Я вздохнула, а потом согласно кивнула, чтобы подругу не расстраивать.
Я уныло брела домой и вдруг подумала о Прохорове. Что, если Анька права и все неприятности, что так и сыплются на меня в последнее время, как-то связаны с ним? «Глупости», – одернула я себя, но уже без особой уверенности. Кстати, ему давно пора объявиться, а он точно в воду канул. Мог бы позвонить и спросить, отдала ли я кинжал следователю, раз уж так сильно на этом настаивал. А вдруг ему и без звонка все хорошо известно? Я на ходу достала из кошелька его визитку и даже подумала: «Может, стоит позвонить самой? Слишком много чести!» – И я сунула визитку обратно в кошелек.
Но домой я так и не попала. Отправилась навестить бабушку. Та встретила меня с воодушевлением:
– Ты очень кстати. У меня два билета на «Жизель», а Софья Григорьевна заболела.
– Бабуля, я не могу сегодня, – попробовала отвертеться я.
– И чем ты таким особенным занята, чтобы отказывать родной бабке?
И я отправилась с ней в театр. Мы сидели в партере, бабуля вооружилась биноклем, а мои мысли непостижимым образом вновь вернулись к Прохорову. И вот в конце первого акта, когда несчастная Жизель готовилась умереть, а в женской части зрительской аудитории зрел вздох возмущения, мол, все мужики одним миром мазаны, и верить им никак нельзя, я подняла голову и увидела в левой ложе… Прохорова. Он сидел в абсолютном одиночестве и с таким выражением на лице смотрел на сцену, точно диву давался, с чего бы девушке обезуметь да еще и умереть. То есть очень сомневался, что такое в принципе возможно. Тут он неожиданно повернулся, и взгляды наши встретились, хотя я к этому не стремилась. Губы его раздвинулись в улыбке, и он едва заметно кивнул, а я отвернулась. Странное дело, сердце стучало, как барабан, причем очень подмывало повернуться и еще раз взглянуть на Марка Сергеевича. Что я и сделала. И убедилась, что балет теперь интересовал Марка Сергеевича мало. Точнее – вообще не интересовал, потому что смотрел он на меня.
Тут Жизель наконец-то скончалась, занавес опустился, зрители зааплодировали. Когда я вновь подняла голову, Прохорова в ложе не было.
Бабушка между тем потянула меня в буфет. Посещение буфета она считала обязательным, и даже длинная очередь не отбивала у нее охоты съесть пирожное, стоя в темном углу, где жались такие же энтузиасты.
– Возьму тебе эклер, – сказала она, поправляя палантин.
Вдруг брови ее поползли вверх, а в лице наметилось величайшее изумление.
Я повернулась, стараясь понять, что так потрясло бабулю, и в трех шагах от себя увидела Прохорова. Сегодня он был в черном костюме, белоснежной рубашке с белой бабочкой и, несмотря на это, фантастическим образом умудрялся не выглядеть законченным придурком. В руке он держал трость, а при ходьбе слегка прихрамывал. Граждане заворожено провожали его взглядами, забыв про коньяк и эклеры, а он вроде бы даже не замечал чужого внимания.
– Здравствуйте, Ярослава Анатольевна, – приветствовал Марк Сергеевич меня.
Теперь сотни глаз впились в меня, а я попыталась представить, как сейчас выгляжу. Надо было надеть черное платье с большим вырезом на спине… Правда, бабуля его не любит… Тогда кружевной костюм. А я в короткой юбке и кофточке, которой уже полтора года. Я же не собиралась в театр, в конце концов. Ничего, у меня красивые ноги, так что юбка кстати…, и кофточка симпатичная, мне идет… Что за чушь лезет в голову?
– Здравствуйте, – кивнула я и самым дурацким образом покраснела. Хотя с чего бы мне краснеть?
– Это кто? – нахмурилась бабуля, без стеснения разглядывая Прохорова.
– Знакомый… Марк Сергеевич.
– Это ваша мама? – любезно осведомился Прохоров.
Бабуля широко улыбнулась и сказала:
– Не пересаливайте, молодой человек. – Однако чувствовалось, что к парню подобрела.
– Это моя бабушка, – вздохнула я.
Не издав ни звука и не особо гримасничая, Марк Сергеевич дал понять, что потрясен, а бабуля, понятное дело, подобрела к нему еще больше. Тут освободился столик, не иначе как из-за вмешательства потусторонних сил, Марк Сергеевич нас за ним пристроил, а сам мужественно встал в очередь, вгоняя в столбняк девиц, дам и даже старушек, чьи воспоминания о молодом задоре внезапно обострились и грозили принять опасные формы. Пока он развлекал своим внешним видом общественность, бабуля воспользовалась тем, что слышать он нас не может, и задала вопрос:
– У тебя что, роман с этим типом?
