Денис устроился на земле, вытянул ноги и стал жевать травинку, я села рядом. Мы смотрели на воду и молчали. Я не торопила его, он, скорее всего, обдумывал, что ответить. А может, гадал, стоит ли вообще отвечать.
— Чем занималась твоя бабуля до выхода на пенсию? — задала я вполне невинный вопрос.
— Преподавала в университете. Историю. Увлечения историей в нашей семье никто не избежал. Дед принимал участие в создании военного музея в городе. Умер в самом начале 60-х, на войне получил серьезное ранение, от последствий которого страдал много лет. Мой отец вроде бы нарушил традицию и пошел в технический вуз, но… Видишь ли, все эти семейные легенды сыграли с бабулей злую шутку, она в самом деле вообразила, что в них что-то есть. Фламель, алхимия, слитки золота… Я думаю, это от избытка свободного времени. До выхода на пенсию человеком она была очень занятым, а к записной книжке своего свекра относилась просто как к реликвии семьи. Долгое время та преспокойно лежала в шкатулке, и годами к ней никто не прикасался. Потом мой отец внезапно проявил к ней большой интерес, да еще стал запираться в кабинете со своим другом, возясь с какими-то реактивами, которыми провоняла вся квартира. Я помню, как бабуля грозно рычала, что двое здоровых мужчин могли бы заняться чем-то полезным, например, починить крышу на даче, а не тратить жизнь на глупости.
— Неужели никто до твоего отца ни разу не заглянул в записную книжку?
— Почему, заглядывали, и не раз. Даже я. Текст на латыни, зашифрованные химические формулы. Ты же слышала, прадед увлекался алхимией, должно быть, тоже наслушался россказней про Фламеля.
— Но ведь он зачем-то передал перед расстрелом записную книжку своей семье?
— А что еще он мог передать? Обручальное кольцо? Весьма вероятно, что его бы обменяли на кусок хлеба, и до жены прощальный дар так бы и не дошел. Да и сомневаюсь, что в тюрьме прадеду позволили оставить у себя хоть что-то ценное.
— И не было никакой записки?
— Была. Клочок бумаги, на котором он написал карандашом всего несколько слов. Что-то типа: «Прощай, любимая, поцелуй детей. Не плачь обо мне и попытайся устроить свою жизнь. Детям нужен отец, а тебе поддержка». Было еще что-то про вечера в Осташкове и почему-то про игру в прятки.
— В прятки? — переспросила я.
— Да, что-то вроде этого. Наверное, какие-то трогательные воспоминания, понятные им одним. Записку долго хранили, но так как написана она была карандашом, уже через несколько лет ничего прочитать было невозможно.
— Получается, о том, что содержалось в записной книжке, никто толком не знал?
— Прадед владел латынью, а в записной книжке были выдержки из средневековых трактатов по алхимии, им переписанные. Вот откуда все эти формулы.
— Агриппина Семеновна работала в университете, среди преподавателей наверняка был человек, знающий латынь.
— Во-первых, довольно трудно найти человека, знающего латынь в достаточной степени, чтобы перевести средневековый трактат, во-вторых, я уже сказал: увлечение моего отца бабулю, скорее, раздражало. Отец занялся латынью, и Аристарх Давыдович тоже. В отличие от отца, он добился значительных успехов. Детей у него не было, покойная жена во всем ему потакала, потому что не могла родить наследника и больше всего на свете боялась, что он с ней разведется. Она готова была смириться со всеми его чудачествами. Пусть себе сидит с другом вечера напролет или зубрит латынь, точно гимназист, все лучше, чем торчать в пивной или по бабам шляться.
— Твоя бабуля уверена, что записную книжку Аристарх Давыдович попросту украл?
Денис пожал плечами.
— После убийства она обнаружила, что записная книжка исчезла. Вот тогда и выяснилось, что отец подарил ее своему другу.
— С его слов, разумеется?
— Да. И, честно говоря, ни у кого, кроме бабки, это сомнения не вызвало.
— Но следствие должно было этим заинтересоваться.
— Маша, из квартиры пропала крупная сумма денег, а для того, чтобы взять у отца эту книжку, совершать убийство ни к чему. В конце концов, Аристарх Давыдович мог переписать ее слово в слово. Это ведь не средневековый манускрипт, и сама по себе записная книжка ценности не имеет.
— Но ведь и у тебя возникли сомнения, разве нет? Поэтому ты хотел получить ее.
— И обнаружить там формулу философского камня? — усмехнулся Денис и махнул рукой. — Я просто надеялся вернуть то, что принадлежало моей семье. Старик отдать мне ее отказывался. Пока жив, сказал он, она будет храниться у меня, как память о моем друге. С бабулей они поссорились и уже много лет не разговаривают.
— Ты сам говорил, что старик разбогател как-то внезапно.
— Ну да, он разбогател на торговле антиквариатом, а я на производстве колбасы и сосисок. Никого не убивая при этом.
— Ага. Старик организовал в подвале своего дома то ли мастерскую, то ли лабораторию и торчит там ночи напролет. Что бы ты ни говорил сейчас, но в глубине души уверен, что гибель родителей…
— Я бы хотел знать наверняка, — перебил он. — Я не верю ни в какую алхимическую чушь, но старик мог в нее поверить. Когда человеком овладевает страсть, он становится одержимым. Думаю, с ним произошло примерно то же. Вот он и сидит в своей лаборатории. Хотя денег у него более чем достаточно, и, учитывая возраст и отсутствие наследника, они ему и вовсе ни к чему. Он увлечен своей идеей, моя бабуля своей. Переубеждать ее бессмысленно. То, что старик отказался вернуть записную книжку, а потом подружился с каким-то химиком, который внезапно исчез, кажется ей весомым доказательством.
— Но ведь и убийство, и исчезновение — это факт.
— Да. Но причина совсем другая. Старик торгует антиквариатом, а слитков золота никто в глаза не видел. И появись они вдруг, сохранить это в тайне было бы вряд ли возможно. Я идиот, — вдруг засмеялся Денис, глядя на меня. — Сижу рядом с красивой девушкой и битый час обсуждаю всю эту чушь. — Он легко поднялся и протянул мне руку.
…Как я и предполагала, вечером меня ждал допрос. Узнав, что мы с Денисом навещали его бабку, старик заметно насторожился.
— Премилая дама, — с натянутой улыбкой заметил он. — Правда, возраст дает себя знать, она стала увлекаться нелепыми фантазиями.
— Что вы имеете в виду? — заинтересованно спросила я.
— Ну, она к месту и не к месту вспоминает о благородном происхождении своего супруга, как будто сейчас не двадцать первый век на дворе, а восемнадцатый.
— Мне она в основном рассказывала о том, какой Денис замечательный. И хитро выспрашивала о наших отношениях. Я ее немного побаиваюсь, очень строгая дама.
— Уверен, вы ей понравились. В вас чувствуется порода. Кстати, вам что-нибудь известно о ваших предках?
— Мой прадед был сельским священником, это все, что я знаю. — «Папа — карточный шулер, — мысленно продолжила я. — А мама… мама, скорее всего, недалеко от него ушла».
— Не позволяйте ей вами помыкать, — погрозил мне пальцем Аристарх Давыдович. — Предки не имеют значения, если человек сам чего-то стоит.
Последующие за этим четыре дня все свое свободное время я проводила с Денисом, так что на Арсения его просто не было. Общались мы только по телефону, и, судя по его голосу, он был этим очень недоволен, и это еще мягко сказано.
На пятый день во мне заговорила совесть, и утром, сообщив старику, что иду за продуктами, я отправилась к любимому. Дверь мне открыла длинноносая. Взглянула так, точно я привидение, пролепетала: «Здравствуйте» — и добавила:
— Арсений Павлович плохо себя чувствует.
— Сейчас он будет чувствовать себя еще хуже, — заверила я, решительно шагнув вперед, девице пришлось посторониться.
Арсения я обнаружила в гостиной, он лежал на диване в рубашке и брюках, судя по их виду, ночь он
