некто третий, не хозяева алмазов и не их похитители… Стоп, а если Сережа перед смертью сказал, где они?
– Да ничего он не успел сказать. Все длилось минуту, не больше. Эти типы просто выволокли его из машины и застрелили… Извини, – опомнилась я.
Миша долго молчал.
– По крайней мере еще у одного человека был повод забрать «Ауди» со стоянки.
– У кого? – заинтересовалась я.
– У предполагаемого убийцы твоей подруги. Расчет прост: запутать следствие. Записка, взятая со стоянки машина – получается, что в четверг твоя подруга была еще жива.
– А на самом деле?
– Когда ее видели в последний раз?
– В среду, в восемь утра, она собиралась ехать на фабрику, на самом деле она туда не собиралась, но именно это сказала мужу. Они вместе позавтракали, и она уехала, а он к девяти отправился на работу.
– А на чем она собиралась ехать на дачу? На твоей машине?
– Нет, конечно. Она же ехала с Самохиным.
– Но он утверждает, что их встреча не состоялась, а соседи видели на даче открытые окна. На чем-то она туда добралась?
– На такси, я думаю. Как же еще?
– Ты звонила ей на дачу, но она не отвечала, так?
– Так, – кивнула я.
– Во сколько позвонила первый раз?
– После обеда.
– Значит, что бы ни произошло на даче, это произошло до обеда. Надо всерьез браться за Самохина.
Миша решительно тряхнул головой, а я чуть было не сунулась с вопросом: что мы ищем, убийц Сережи или алмазы? Однако задать его поостереглась. Меня лично интересовала Алька, так что Мишино рвение стоило поддержать.
Если алмазы и интересовали его, то о брате он точно не забыл, в этом я смогла вскоре убедиться.
– Вот что, – сказал Миша. – Едем ко мне на работу, посмотришь кое-какие фотографии, может, среди них есть тот, кто разговаривал с тобой ночью. Пора нам знать, с кем имеем дело. – И мы поехали к нему на работу.
По дороге он неожиданно спросил меня о родителях. Я насторожилась, но отвечала вполне спокойно и даже обстоятельно:
– Родители развелись уже давно, папа живет в Красноярске, мама вышла на пенсию и сейчас на даче. Есть еще старшая сестра, замужем, – в этом месте я вроде бы струхнула, но решила не врать и продолжила с полной откровенностью: – Муж у нее еврей, когда они с Леной познакомились, учились в институте, а его семья к тому времени уже уехала в Израиль. Год после окончания института они жили здесь, а потом тоже уехали.
– Давно? – равнодушно спросил Миша.
– Семь лет. – Было ясно, мои родственники его не заинтересовали. Я мысленно вздохнула с облегчением, а потом почему-то обиделась.
Миша устроил меня в кабинете, выглядевшем чрезвычайно уныло. Над столом висела репродукция картины «Ленин в Горках», выцветшая, покрытая толстым слоем пыли, я с недоумением на нее уставилась. Миша, заприметив мой взгляд, сказал виновато:
– Она мне по наследству досталась, от предшественника. Все никак не соберусь выбросить.
Я с пониманием кивнула, продолжая осторожно оглядываться. Впрочем, особенно рассматривать было нечего: стол, два стула, кресло-развалюха у окна, шкаф у стены, металлическая вешалка, желтые шторы на окнах, по-моему, грязные. Кабинет нагонял тоску успешней, чем визит к зубному врачу. Я попробовала представить себя в таком кабинете, сидящей по шесть-семь часов в день, и поежилась. Конечно, мои «сугробы» в квартире выглядят чудовищно, но вид унылых неприютных кабинетов повергает меня в ужас. Именно поэтому я не могла до сих пор подыскать себе работу по душе. Придешь, глянешь – и возвращаться в такое место уже не хочется ни за какие коврижки.
– Ты давно здесь работаешь? – спросила я, пока Миша рылся в столе.
– Пять лет, – приподняв голову, ответил он. Я мысленно охнула, но тут же решила, что мужчины менее восприимчивы к окружающей среде и такие вещи, как интерьер, их попросту не волнуют.
Наконец он извлек фотографии и протянул их мне. С третьей на меня насмешливо взирал ночной тип. Я почему-то испугалась, руки задрожали, а я жалобно пробормотала:
– Вот этот.
Миша взял фотографию, тяжело вздохнул и заметил:
– Так я и думал…
– Что? – насторожилась я. – То есть кто это?
– Мальчик… Очень неприятный тип и очень опасный. Второго ты не видела?
– Нет. Он сидел за моей спиной, а оборачиваться мне не велели.
