– Ты его совсем не знаешь. – Машка разлила чай и сделала несколько глотков. Я не спешила радоваться ее спокойствию, подозревая, что за ним безнадежность, которая хуже всякого отчаяния. Пусть бы лучше посуду била. Но Машка делать этого не собиралась. – Он хороший человек. Действительно хороший.
– Ага, – усмехнулась я. – Поэтому и смылся.
– А что ему остается? Угробить жизнь на наркоманку? По-моему, он поступил разумно.
– Конечно.
– Нет, в самом деле. Знаешь, он устроился на работу. Отгадай, куда?
– К Рахманову?
– Вовсе нет. Электриком на завод. Хотя Рахманов его к себе звал. Предлагал помощь и вообще… Но Тони не хочет быть кому-то обязанным. И в охрану не хочет. Он ненавидит все, что связано с войной. Охрана слишком напоминает недавнее прошлое.
– Поэтому надо устраиваться электриком?
– Что тут смешного? – обиделась она.
– Ничего. Я восхищаюсь твоим Антоном, но сейчас он меня интересует мало. Лучше скажи, что ты думаешь делать?
– Я? – Машка тихонько засмеялась. – Ничего. Буду жить, шпионить за шефом, бояться до смерти Ника и радоваться, что на мой век наркоты хватит.
– Кстати, о твоем шефе, – сказала я и пожалела об этом, но все-таки продолжила: – Последнее время ты не заметила ничего подозрительного?
– Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Машка.
– Тебе не показалось, что его отношения кое с кем ухудшились?
– Почему ты спрашиваешь? – В голосе Машки звучала настороженность, я пожала плечами.
– Просто так.
– Твой Рахманов приезжал вчера, и они больше часа ругались.
– А причина?
– Не знаю. Там двойные двери, и Углов их плотно закрыл. После того как Рахманов ушел, он вызвал меня к себе, был страшно злой, физиономия красная, пил таблетки и на меня орал, что я шпионка. Потом влепил мне пощечину и велел убираться.
– Вот свинья, – не удержалась я от совершенно излишнего замечания.
– Шеф мне не доверяет. Даже не спит со мной в последнее время. Это страшно злит Ника, он говорит, что я ни на что не годная, безмозглая дура. Наверное, так оно и есть. Как думаешь?
– Думаю, что он мерзавец и распоследняя сволочь. Но лучше его не злить.
– Буду стараться. – Машка вздохнула. – Ладно, пойду спать, завтра подъем в семь утра.
– Хочешь, я останусь у тебя?
– Нет, не хочу. Ты обо мне не беспокойся, глупостей я не наделаю. Буду мечтать о том, что он вернется. И реветь.
– Что тебе мешает мечтать, когда я рядом?
– Не обижайся, – похлопала она меня по руке.
– Может, он и правда вернется, – сказала я, поднимаясь.
– Нет, – покачала она головой. – Такие, как он, если что-то делают…
Мое беспокойство только усилилось. Я вышла из подъезда, дошла до угла дома, потом вернулась. Хотела подняться в квартиру, но решила, что Машка мне вряд ли обрадуется, и устроилась на скамейке, глядя на ее окна и ежась от холода. Дождь кончился, но температура упала, я сунула руки под мышки, подняла воротник. Свет в Машкиных окнах все еще горел, потом она подошла к окну и долго стояла так, глядя в темноту, а я смотрела на нее и тихонько поскуливала от безнадеги, от невозможности что-то изменить, исправить. Потом она позвонила и сказала:
– Со мной правда порядок. Иди домой, незачем сидеть во дворе.
– Ты меня видишь?
– Нет. Но знаю, что ты там. Я тебя люблю. И ты ни в чем не виновата. Обещай мне одно: ты никогда, ни при каких обстоятельствах не расскажешь ему, что с нами тогда сделали. Мужчина не должен знать такое о женщине. Женщиной надо восхищаться, а не жалеть ее.
– Я и не думала рассказывать.
Я поднялась со скамьи и пошла к остановке. Помахала Машке – она все еще стояла у окна.
Я свернула на свою улицу, когда впереди заметила женщину. Она нервно оглядывалась по сторонам, точно кого-то опасалась.
– Юлька, – вдруг позвала она, и я узнала Любку-Кошку. Любка приблизилась и потащила меня в переулок, заговорщицки шепча: – Ищу тебя часа два. Дома нет, у Виссариона нет, а дело срочное.
– Что у тебя за дело?
– Он обещал мне приличные бабки, если я тебя приведу.
