– Настоящий убийца мне хорошо известен – это господин Долгих. И его причастность к убийству Углова, а также и нескольким другим я и собираюсь доказать.
– А Машка?
Он вроде бы удивился.
– Сейчас мы все равно не сможем ей помочь.
– Вы знаете, где она?
– В психиатрической больнице, в первом отделении, проходит интенсивную терапию.
– Ей колют всякую дрянь, чтобы она превратилась в идиотку?
– А вы хотели бы, чтобы ей кололи то, к чему она давно пристрастилась?
– Вы мне поможете? – резко спросила я, а он усмехнулся.
– Я же сказал…
– Я сейчас не об этом. Вы поможете мне вытащить Машку?
– Как? Взять больницу штурмом? На тот случай, если вас такая идея посетила, предупреждаю: охрана там не хуже, чем в тюрьме, да и найти Марию будет непросто. Так что шею вы себе свернете, а ей не поможете. Но если вы даже каким-то образом смогли бы… Что дальше? Вы должны понимать: и она, и вы сразу станете мишенями.
– Что же делать?
– Работать, – вздохнул он. – Претворять в жизнь намеченный нами план. И когда…
– А Машка будет оставаться в психушке? – не выдержала я.
– Поверьте, больница – это самое безопасное место для нее на сегодняшний день. Мы ей не поможем, то есть мы можем помочь, лишь действуя строго в рамках закона.
Он еще что-то говорил, но я его не слушала. Меня переполняло отчаяние, а еще злость. Я была уверена: останется Машка в психушке или переместится в тюрьму, для Рогозина значения не имеет, у него собственные планы, и Машкина трагедия, по большому счету, его не волнует, а если и волнует, то только как возможность зацепить Долгих.
Пытаясь найти выход, я позвонила Рахманову. Он был в зоне недосягаемости и пребывал там весь день. Вечером я звонила ему домой, и каждый раз срабатывал автоответчик. Я поехала к нему на квартиру, уже догадываясь, что все мои труды напрасны. Консьерж мне дверь не открыл, заявив, что Рахманова нет дома, хотя я увидела свет в окнах его квартиры. Рахманов не желал со мной встречаться, но я с маниакальным упорством стремилась к этому и утром появилась в его офисе. На входе меня остановил охранник и вежливо попросил удалиться.
– Сволочь… – в бессильной злобе бормотала я и заняла позицию рядом с конторой Рахманова. Но он так и не появился. Надеюсь, ему пришлось спускаться по веревочной лестнице, чтобы избежать встречи со мной.
Время шло, я ничего не знала о Машке и не могла ей помочь. Это сводило меня с ума, и только тихим помешательством можно объяснить тот факт, что на следующий день я отправилась к Нику. Он обретался в казино, раскладывал пасьянс в задней комнате, меня встретил счастливой улыбкой.
– Глазам не верю, это ты! Совершенно ослеплен твоей красотой. А какой загар… Как там, на Канарах, погода не подкачала?
Я плюхнулась на диван рядом с ним и потерла лицо руками. Ник, отбросив в сторону карты, с любопытством за мной наблюдал. Потом вздохнул, поднялся и спросил серьезно:
– Водки хочешь?
– Давай, – кивнула я.
Он налил две рюмки, одну подвинул мне.
– С возвращеньицем, – хмыкнул Ник и выпил. Я тоже выпила, поморщилась, а он скроил несчастную физиономию. – Ты разбиваешь мне сердце. Я желал бы видеть тебя счастливой, и что? Сплошные душевные переживания. Что, кинул тебя твой Цицерон? Говорил тебе… папу-то слушать надо, папа жизнь прожил, его на фу-фу не разведешь. Ладно, не грусти. Никуда сладкоголосый от тебя не денется. Я же тебя знаю: если мужик сразу не сбежал, значит, кранты, ты ж вроде наркоты: раза три попробовал и, считай, втянулся. Так что явится Цицерон, как ни в чем не бывало, и будет любить тебя пуще прежнего. Прислушивайся к папулиным советам, и начнешь из него веревки вить. И будет все в шоколаде. Еще налить?
– Нет.
– Зря. Водка хорошая. А доживу до пенсии, перейду на коньяк. Начну посиживать в кресле-качалке перед камином и потягивать благородные напитки. Красота.
– С трудом представляю тебя пенсионером, – вздохнула я.
– Совершенно напрасно. Лишь бы господь сподобил дожить.
– И чем ты будешь заниматься?
– Стану разводить цветы, – с серьезной миной ответил Ник. – А что, у меня всегда была тяга к прекрасному. Папаша мой очень розы уважает, приму эстафету. Что поделаешь, наследственность. Буду ковыряться в саду, куплю панаму с дырочками, чтоб темечко не пекло, стану пить чай со старушками и записывать рецепты малиношного варенья.
– Ты сам-то в это веришь? – не удержавшись, съязвила я.
– Когда как, – добродушно ответил Ник. – Должна же быть у человека мечта. Вот я мечтаю о пенсии. А ты о чем? Ладно, не отвечай, и так знаю: мечтаешь увидеть папу в гробу, и как можно скорее. Да только нервы мои сердечные волнуешь такими глупостями. Хоть бы головенкой подумала: ну куда ты без меня?
