характере черту из кладовки на верхние этажи, чтобы всегда теперь под рукой была.
Сразу скажу, очень хотелось ей поддаться, очень. Заорать, завизжать, зарыдать… Уж очень безнадежной казалась ситуация. Да она и была такой.
Но… Пока живу – надеюсь. Изо всех сил я шваркнула по истерике бейсбольной битой. И откуда только ее взяла? Но результат оказался впечатляющим – источенная молью истерика моментально рассыпалась в пыль. Но, зараза, пыли выдала столько, что я немедленно расчихалась. Причем до слез. И эти мои слезы доставили Жанночке искреннюю радость.
– Ты что, все-таки умудрилась простудиться? – приподняла брови Карманова. – Или надеешься меня разжалобить? Не получится, раньше думать надо было. Теперь слезы можешь лить сколько твоей душе угодно – не поможет. А будешь плохо себя вести – доставишь нашим клиентам еще больше удовольствия. Они любят, когда их игрушки сопротивляются! Поняла?
– Да, – угрюмо ответила я, вытирая слезы.
Что ж, истерика мне, сама того не ожидая, все же помогла. Очень я удачно расчихалась, пусть моя заклятая подруженька считает, что я готова, испеклась. Надо ее уверенность закрепить.
– Жанночка, очень тебя прошу, – размазывая ладонями слезы по щекам, прошептала я, – раз уж все так, как ты говоришь, – выдала судорожный всхлип, – то, пожалуйста, пожалуйста, посели меня вместе с Ингой Левандовской! – оборвав свою речь на верхнем «до», я обрушилась на кокетливый столик и в голос зарыдала. Столик неодобрительно крякнул – переигрываете, матушка! Но, очевидно, Кармановой так не казалось. Жанна была просто счастлива, а счастливый человек – добрый человек.
– Ну, если ты так просишь, – Жанна, вытянув ногу, рассматривала безупречный педикюр, – я же ведь не зверь, я к тебе, в принципе, всегда относилась неплохо. Так что давай, собирай свои вещички, у тебя их не так и много, идем, устрою тебя с твоей девчонкой. Правда, учти, она живет вместе с остальными, у них двухкомнатный номер на шестерых, ты седьмой будешь. Спать придется на полу, я прикажу тебе матрац положить. Устраивает?
– Ой, спасибо огромное! – Я вскочила и заметалась по комнате. – Сейчас, сейчас, я быстро! А куда вещи сложить?
– Тхан! – рявкнула прелестница.
В дверях появился Лютик. Жанна на английском приказала ему принести сумку. Лютик молча кивнул и вышел. Я сложила свой нехитрый гардероб стопочкой и только тогда обнаружила, что обуви-то у меня нет. С тех пор, как пришла в себя, я сверкаю босыми пятками. Направляясь в поход по магазинам в Москве, под джинсы я натянула теплые шерстяные гольфы и надела удобные ботинки на натуральном меху. Но за то время, пока меня перетаскивали с места на место, ботинки, равно как и дубленка, шапка и шарф, куда-то испарились. Так что очнулась я в свитере, джинсах и гольфах. Гольфы сняла еще в предыдущей комнатухе и засунула в карманы, а джинсы и свитер сменила уже здесь. И пусть мои вещички были отнюдь не первой свежести, но расставаться с ними я не собиралась. Аккуратно сложенные, они составляли основу одежной стопочки. На самом же верху робко пристроились зубная паста и зубная щетка.
– А полотенце брать или там будет? – втянув голову в плечи, дрожащим голосом обратилась я к Жанне.
– Бери, – хмыкнула та. – Ну что ты мнешься, что еще?
– Ты только не сердись, но у меня нет никакой обуви, даже шлепанцев.
– Да, действительно, это я из виду упустила. Но ничего, к вечеру тебе принесут наряд, который ты наденешь на сегодняшний аукцион, а заодно и обувь подходящую. Черт, ну где там этот болван застрял! – раздраженно обронила она и, поднявшись с кресла, направилась к двери, очевидно, намереваясь осчастливить окрестности трубным ревом.
Но окрестностям пришлось остаться несчастными, впечатляющего ора они не получили. Не успела Жанна подойти к двери, как та распахнулась и на пороге появился запыхавшийся Лютик с удобным рюкзачком в руках. Увидев, что притащил бестолковый слуга, Карманова выдала весь запас английских ругательств, который знала. Но, поскольку английский язык весьма скуден в этом отношении, пламенная речь нежного цветка была украшена изящными вкраплениями русского мата.
Я озадаченно смотрела на беснующуюся Жанну. Нет, все же я была права – с психикой у девушки явно не все в порядке. Моего знания языка вполне хватало, чтобы понять: пламя джихада в глазах Кармановой разгорелось из-за того, что Лютик вместо пластикового пакета, который можно было взять у охранников, бегал куда-то за рюкзачком, чем отнял у хозяйки столько драгоценного времени. И что здесь такого? Но, очевидно, для Жанны эта оплошность Лютика была непростительной, причем красотка не ограничилась только ором, влепив бедолаге полновесную пощечину. Лютик покачнулся, лицо его по-прежнему оставалось невозмутимым, но вот глаза… В них заплескалась жгучая ненависть. Та-а-ак, Жаннуся, благодаря твоей вспыльчивости и необразованности у меня, кажется, появился союзник. Если уж ты, милочка, находишься в чужой стране, не мешало хотя бы поверхностно ознакомиться с ее нравами и обычаями. Тогда бы ты знала, что в Таиланде у каждого человека есть свой дух – кхуан. Его «домом» является голова, поэтому к чужой голове ни в коем случае нельзя прикасаться, даже гладить детей по голове, а уж бить! Это проявление неуважения к духу, человеку же наносится смертельное оскорбление.
Тем временем Карманова закрепила свой «успех», выпроводив Лютика подзатыльником вон. Тяжело дыша, она повернулась ко мне и швырнула рюкзак:
– На, упаковывайся, да шевелись, у меня еще своих дел куча.
– Да-да, конечно, – я подобострастно закивала, мысленно повторив слова товарища Новосельцева из «Служебного романа»: «Подождет ваша куча!»
Девочек поселили в одном из соседних домиков, возле которого в основном и толклись охранники. Первой в комнату вошла Жанна, я следом. Меня вначале никто не заметил, малышки, замерев на месте, испуганно таращились на Карманову, как бандерлоги на Каа. Я сразу увидела Кузнечика, моя маленькая подружка калачиком свернулась на кровати, прижав к груди бобра Германа! Это что же получается, я не выронила игрушку, когда отключилась?
– Ну что, сопливки, – ласково произнесла Жанна, – как дела?
Девочки молчали, только по щекам большеглазой кудрявой малышки, сидевшей на другой кровати, ручейками потекли слезы. Она не вытирала их, не хлюпала носом, не морщилась и не плакала в голос. Она просто испуганно смотрела широко распахнутыми темно-карими глазами на Карманову, а слезы текли и текли. Жаннуся поморщилась:
– Ой, снова ты ревешь! Как тебя там зовут, все время вас путаю!
– Рита, – шепотом ответила девочка.
– А, да, Рита. Сколько можно рыдать, тебе ведь ничего плохого не сделали, правда? – опустив голову, Рита молчала, только слезы капали ей на колени. Жанна повысила голос: – Я спрашиваю – правда?
От ее крика девочки сжались, как от удара. И тогда я вышла из-за спины Кармановой. Все взгляды сосредоточились на мне. Глаза Кузнечика расширились, а через секунду ее вихрем снесло с кровати, и вот моя родная малышка уже висит на мне, как обезьянка. Прижавшись крепко-крепко, всем своим худеньким тельцем, Кузнечик плакала навзрыд. Она так устала быть храброй и взрослой девочкой, самостоятельно справляться со всем тем ужасом, который обрушился на нее, что теперь, когда рядом появилась я…
– Вот, я вам няньку привела, радуйтесь, – Жанна посмотрела на часы. – Так, я пошла. Чтобы после ужина, умытые и хорошо одетые, все были готовы! Ясно? – и, не дождавшись ответа, вышла.
Я, придерживая судорожно рыдающую Ингу, прошла к ее кровати, попыталась уложить Кузнечика, но та вцепилась в меня еще крепче и заплакала еще громче. Пришлось, бросив рюкзак с вещами на пол, устроиться кое-как, не выпуская из рук малышку.
Я сидела, слегка покачиваясь, легонько гладила Кузнечика по спинке и тихо напевала колыбельную из мультика «Умка»: «Ложкой снег мешая, ночь идет большая…» Всхлипывания становились все реже, тельце малышки постепенно расслаблялось. А остальные девочки, истосковавшиеся по материнскому теплу не меньше Инги, робко приблизились к нам, а потом прижались ко мне со всех сторон, словно котята к кошке. Они не брали меня за руки, не пытались обнять, они просто прижимались, прятались в такой надежной, такой уютной ауре взрослого человека, который, конечно же, защитит их, спасет их, поможет им.
Наконец Кузнечик подняла ко мне зареванное личико:
– Где же ты была так долго, Уля? Ты ведь больше не уйдешь, правда?
– Правда, солнышко, правда, – улыбнулась я и подула на ее вспотевший лобик. – Я вас не брошу, я
