– Этому не наливать, – сурово сказала я.
– Елизавета, – с третьей попытки гневно произнес он мое имя, попробовал встать и что-то продекламировать, но Мышильда его перебила:
– «Волчица ты, тебя я презираю, ты, мерзкая, уходишь от меня».
Все уважительно притихли, а Михаил Степанович обиделся и выразительно надул губы. Выпив еще водочки, участковый удалился, а мы призадумались, что делать с моим бывшим супругом.
Оставлять его в доме никак нельзя – обживается он быстро, и завтра его уже не выгонишь.
– Надо вынести его в сад, – предложила сестрица. – Какая-нибудь телогрейка найдется, прикроем. Погоды нынче стоят замечательные, не околеет.
– У них организмы слабые, – напомнила я.
– Оставьте в кухне, – проявил человеколюбие Евгений, но мы решительно пресекли его благой порыв.
– В сад, – кивнула я и выволокла супруга на свежий воздух. Соорудив ложе из двух телогреек и старого полушубка, мы устроили бывшего под яблоней и вернулись в дом.
Солнечный луч, проникнув сквозь занавеску, слепил мне глаза. Я блаженно потянулась и позвала:
– Мышильда…
Сестрица, всегда злющая по утрам, ответила без энтузиазма:
– Мишка твой приперся. Всю малину испортит…
– Не успеет, – заверила я.
Через полчаса, войдя в кухню, мы застали картину, способную выжать у женщины моей сердечности скупую слезу. Наш хозяин и Михаил Степанович сидели рядышком за накрытым столом, сложив на коленях ладошки и с отчаянной немой мольбой во взоре. Оба сильно маялись с перепоя. Я вошла, поставила чайник на плиту и, откашлявшись, исполнила что-то лирическое, вошедшая Мышильда подхватила куплет, вслед за ней пристроился Евгений, Михаил Степанович не выдержал и зычно повел нас в заоблачные выси. Песня кончилась, пала тишина. Михаил Степанович, собравшись с силами, начал речь:
– Елизавета…
– Молчите лучше, – съязвила я. – Как вы могли? Человек вашего таланта, воспитания… интеллигент… и появляетесь здесь в таком виде, пугая детей и собак.
Михаил Степанович слегка поник головой, а Мышильда ядовито заметила:
– В сильном подпитии прибыли.
– А кто не пьет? – выбросив вперед ладонь, возмутился предпоследний. – Фолкнер пил, Хемингуэй пил…
Мышь устыдилась.
– Ну, если вы в компании…
– Ты ж говорил, что один приехал? – удивился Евгений и, с мольбой переведя взгляд на меня, прошептал: – Елизавета…
Я выдала деньги, хозяин отправился за водкой, а Михаил Степанович попробовал улыбнуться.
– Деньги есть? – посуровела я.
– Лизок, на последние прибыл. Тосковал душой…
– Бомжевать, значит? – грозно поинтересовалась я. Михаил нахохлился и приуныл. – Кормить не буду, и не мечтай. И за постой плати сам, на меня не рассчитывай. Все понял?
– Как же я, Елизавета?
– Так же. Раньше надо было думать, а теперь хоть пешком домой возвращайся.
Пришедший хозяин застал нас в тягостном молчании. Не принимая этого близко к сердцу, он быстро разлил водку. Я приподнялась и убрала стопку из-под носа Михаила Степановича. Евгений испуганно прошептал:
– Мы ж не звери… – но я осталась непреклонной.
– Выходи из-за стола, – заявила я предпоследнему. Тот поднялся и с трагическим лицом пошел к двери, правда трижды обернувшись. Евгений замер с бутылкой в руке, и по всему видно было, что он очень Михаилу сочувствовал. Я взяла вилку и приступила к завтраку. Предпоследний дважды заглянул в дверь, но я никак на это не отреагировала.
– Пусть бы жил, – тихо заметил Евгений. – Места много, чего ты, Лизавета?
– Я его кормить не буду. Его даже в паспорте моем больше нет, на что он мне сдался?
– Жалко человека.
– Не пропадет, – заверила хозяина Мышильда, а я начала мучиться угрызениями совести.
Вдруг послышались шаги, и на пороге (дверь в кухню по причине жары не закрывали) возник Бельский Иннокентий Павлович, последний муж и адвокат.
– Здравствуйте, – улыбнулся он с приятностью и неуверенно шагнул в кухню.
– О господи, – простонала Мышильда. – Этому-то что надо? Здесь в округе ни одного балкона.
– Иннокентий Павлович, – без улыбки спросила я, – вас по какой такой нужде черт принес?
