За черта Иннокентий обиделся и сказал с печалью:
– В конце концов, я должен знать, где проводит отпуск моя жена.
– Это тоже муж? – удивился Евгений.
– Бывший, – покаялась я.
– Не выглядит, – задумчиво сказал хозяин, разглядывая гостя. Тот собрался что-то ответить, но в этот момент в кухню влетел Михаил Степанович и возмущенно воскликнул:
– Что же это делается, Елизавета? Мне в проживании отказано, а ему, значит, можно?
– И ему нельзя, – успокоила предпоследнего я и перевела взгляд на Иннокентия Павловича. – Кеша, дом не безразмерный, тебе здесь места нет.
– Я найду где устроиться, – с достоинством ответил он. – А вот этот что здесь делает?
– Что вы оба здесь делаете? – возмутилась Мышильда. – Люди серьезным делом заняты, а вы тут таскаетесь и волнуете Елизавету Петровну по пустякам. Стыдились бы.
– Но у меня отпуск, – в самом деле устыдившись, заметил Иннокентий.
– И у меня, – встрял Михаил, а я добавила:
– Бессрочный. Покиньте дом оба и не нервируйте меня, – закончила я и отвернулась. Дом они покинули, но на этом все, само собой, не закончилось.
День, как видно, не сулил нам ничего, кроме неприятностей. Пытаясь поскорее забыть о моих мужьях, мы торопливо закончили завтрак и пошли на пустырь. При нашем появлении в районе соседской дыры мелькнула легкая тень. Мы подошли к фундаменту и ахнули: кто-то (ясно кто – предполагаемый родственник или просто самозванец – Эдик, одним словом) не только облазил освобожденную от крапивы территорию, повсюду оставив следы, но и копал в трех местах (это успокоило – если в трех разных, значит, точного местонахождения клада он не знает). Такое наглое вторжение на нашу территорию буквально потрясло Мышильду. Она деловито направилась к соседской дыре, начав по дороге возвышать голос. Я припустилась следом, обогнала сестрицу и затаилась возле забора.
– Где тебе копать было сказано? – рявкнула она, сунув голову в дыру. – Проходимец, аферист, ворюга!
По ту сторону забора хранили молчание. Минут пять сестрица высказывалась от всей души, потом выдохлась и пошла прочь. В тот же миг в дыре возникла плешивая голова Эдуарда, и он ядовито крикнул (правда, не очень громко):
– Где хочу, там и копаю!
Я ухватила его за ворот рубашки и пропела:
– Здравствуй, кисуля. – Он охнул и обмяк, что позволило мне без особого труда втащить его на пустырь. Мышильда, углядев врага, вернулась и спросила с лаской, способной вогнать в дрожь крокодила:
– Так, говоришь, где хочу, там и копаю?
– Говоришь? – вопросила я, легонько его встряхнув.
– Говорил, говорил, – кивнула Мышильда. – Я слышала.
– И я слышала.
– У нас и за меньшее головы лишали.
– Это точно, – согласилась я. – Сразу кончим или помучаем?
– Я жаловаться буду, – завозился наш враг, я нечаянно встала ему на ногу и для верности подпрыгнула. – Буду, – повторил он.
– Что будешь? – удивилась Мышильда.
– Жаловаться, – сказал Эдик.
– Каков мерзавец! – возмутилась сестрица. – Когда крапиву дергали, он в тенечке сидел, а теперь прибежал на готовенькое.
Я тряхнула Эдика как следует и резко разжала пальцы. Враг рухнул.
– Не волнуй меня, – погрозила я ему пальцем и пошла к фундаменту.
– Надо с ним что-то решать, – хмуро заметила Мышь. – Ведь эдак никакого толку в работе: с таким-то соглядатаем в дыре.
– Разберемся, – заверила я.
Вооружившись лопатами, мы занялись расчисткой завалов с целью освободить старый фундамент и, привязав его к нашему плану, определить, где находилась кухня в первой четверти двадцатого века. Работа оказалась нелегкой даже для меня, а про сестрицу и говорить нечего, но она держалась молодцом, не ныла, не хныкала и вообще не досаждала. Поиски сокровищ весьма благоприятно сказывались на ее характере.
Евгений, зашедший на пустырь узнать, как идут дела, сходил за тележкой и, впрягшись в нее, стал отвозить мусор все к той же злополучной дыре. Мы наперебой нахваливали хозяина, единогласно решив, что с ним нам повезло.
– Время обеда, – наконец заявил он, устраиваясь на тележке и вытирая потное лицо матерчатой кепчонкой, потом посмотрел на меня и сказал не без робости: – Елизавета, я насчет Михаила то исть. Пусть живет. За постой я с него денег не возьму, а пропитание… Много ли он съест? Человек душевный, неприхотливый, точно птаха божья.
Мышильда фыркнула, услышав такое сравнение, а я нахмурилась. Про неприхотливость Михаила
