– Меня? – Третий вроде бы даже забыл, как его зовут, и наконец брякнул: – Клей. То есть Сашка.
– А меня Елизавета, – похвасталась я. – А это Машка, моя сестрица. Мы на пустыре клад ищем…
Мышильда хоть и худосочная, но тяжелая, и демонстрация собственной силы меня уже изрядно утомила, потому я решила закончить нашу беседу:
– Привет, ребята. Приходите чай пить.
Я поставила Мышь на землю, и мы вернулись к нашим ведрам. Из-за забора раздался дружный вопль: «Мамочка!» – и характерный стук. С таким стуком затылок ничем не заполненной головы соприкасается с твердой поверхностью.
– Они умерли? – испугалась Мышильда.
– Да брось ты. Полежат немного и очухаются.
– Все-таки это нелегко, – поглядывая на мой бюст с таким видом, точно прикидывая шансы парней выжить, заметила сестрица.
– Дикари несчастные, – посетовала я, и Мышильда умолкла.
Мы оделись и, на минуту заскочив к Иннокентию, который, как оказалось, все еще почивал, пошли к фундаменту. С собой прихватили Евгения сторожить возле шалаша и при малейшем подозрительном шуме сигнализировать нам свистом. Михаил был оставлен в доме для хозяйственных нужд и ухода за пострадавшим Иннокентием. Мы же с Мышильдой тщательно осмотрели следы вчерашнего вторжения. Троюродный рыл в месте, обозначенном у нас как «людская». Мышь недоумевала:
– Неужели он думает, что прадед вовсе спятил, чтоб в людской-то зарывать?
– Выходит. Подпол был под всем домом? – думая о своем, спросила я. – То есть из любой комнаты в подпол был лаз?
– Не знаю, – запечалилась Мышь. – Мне это кажется глупым. К примеру, зачем лаз в гостиной?
– Да уж, – кивнула я и стала рассматривать план, но о лазах из плана ничего узнать не удалось. Видя такое мое томление, сестрица, встав рядом, попробовала рассуждать здраво:
– Возможно, подпол был под всем домом: народ жил не бедный, добра имел много. Но портить полы в каждой комнате никто бы не стал. Следовательно, люк располагался там, где это было удобнее. Прежде всего кухня. Так?
– Так, – кивнула я, знать не зная, какого мнения об удобствах придерживались наши предки.
– Далее. Люк в подпол мог быть и в людской, – задумчиво сказала сестрица и почесала нос.
– И что? – насторожилась я. – Прадед все перепутал, и план у нас неправильный, а у Эдуарда верный?
– Не думаю, – ответила она, основательно углубившись в размышления. – Знаешь, Лизка, – сказала Мышильда через несколько минут со вздохом, – у меня такое чувство, точно я что-то должна понять. Что-то очень простое, лежащее на поверхности…
– Ты имеешь в виду наш клад? – уточнила я.
– Ага. – Сестрица огляделась, как будто что-то искала.
– Не знаю, – опечалилась я. – У меня вроде бы такого чувства нет. Ладно, давай здесь все как следует осмотрим: где-то ведь есть вход в подземелье.
Мы со всей тщательностью стали исследовать фундамент, а также железяки, которые нам удалось нащупать и заприметить. Но ничего похожего на замаскированную дверь обнаружить нам не удалось.
– Не могу понять, куда он делся? – разволновалась сестрица.
Где-то через пару часов дальнейшие поиски показались нам бессмысленными.
– Вернемся на нашу кухню и будем копать, – предложила я. Мышильда согласилась, и мы взялись за работу. Но в этот день все выходило совсем не так, как мне того хотелось.
Очень скоро появился Михаил Степанович, в крайнем волнении размахивая руками, и начал гневаться:
– Елизавета, это невыносимо. Что он себе позволяет, черт возьми?
– Кто? – ласково поинтересовалась я. Я знала, что мой ласковый голос настораживает предпоследнего. Михаил Степанович действительно насторожился и сказал тише, но с необыкновенным достоинством:
– Я ему что, сиделка?
– Конечно, – еще ласковее ответила я. – Сегодня вы сиделка, потому что ночью у вас был насморк и вы не могли работать сторожем. – Я вылезла из ямы, сунула в руки Михаила Степановича лопату и сказала: – Трудитесь, процесс должен быть непрерывным. А я разберусь с больным. Марья Семеновна, – обратилась я к сестрице, – будьте добры проследить за Михаилом Степановичем, чтобы они не халтурили. Мне не хотелось бы вновь поднимать вопрос о его пропитании.
Я вошла в дом и сразу же услышала поскуливание, доносившееся со стороны мамашиной спальни. Иннокентий возлежал на кровати, всем своим видом демонстрируя страдание.
– Что? – не без суровости спросила я.
– Лиза, это невыносимо, – начал он, но я перебила:
– Очень болит? Давай вызовем «Скорую» и отправим тебя в больницу.
В больницу Иннокентий не захотел. Он хотел, чтобы я села рядом, взяла его за руку и поговорила с ним. Я села, взяла и поговорила не менее получаса. После чего недвусмысленно намекнула, что у меня полно других занятий, например поиски семейных сокровищ.
