– Вряд ли у того типа что-то есть. Если твои парни его нашли, то же самое мог бы сделать и Ник. И если он позволил ему где-то существовать…
– Жаль… – развел Ден руками. – А я был готов попробовать. Может, Рахманов не такой дурак, что отобрал у тебя сына? Может, ты им не дорожишь?
– Может быть, – ответила я и направилась к двери.
– Подожди, – остановил меня он, приблизился и, снова взяв за руку, подвел к двери напротив, распахнул ее… и я невольно ахнула.
В небольшой комнате без окон, но с тяжелыми драпировками по стенам пол был застелен коврами с раскиданными по ним разноцветными подушками. Повсюду горели свечи, большие, маленькие, и в пламени свечей парча и бархат искрились и переливались, как драгоценные камни.
Он положил мне руки на плечи и шепнул в ухо:
– Я ревновал тебя. Я тысячи раз представлял одно и то же. Знаешь, чего я хочу?
Я знала. Знала очень хорошо. Ему всегда хотелось только одного: причинить мне боль, чтобы я плакала и жалась к его руке, как собака к руке хозяина.
– Ты останешься у меня, – произнес он, а я усмехнулась:
– Ты сумасшедший. Убери руки. Пожалуйста.
– Ты ведь не рассчитывала, что я отпущу тебя просто так?
– Я ухожу, – ответила я и повернулась, собираясь сделать шаг.
По его лицу прошла судорога, глаза вспыхнули и потухли, как перед смертью.
– Это твой ответ?
– Да.
– Что ж, уходи.
Что-то удержало меня на мгновение, я посмотрела на него, пробормотав:
– Прости.
– Все нормально. Позвоню какой-нибудь шлюхе, не пропадать же добру.
– Хочешь, напьемся вместе? – предложила я.
– Успокойся, дорогая. Я не нуждаюсь в твоей опеке.
– Тогда прощай.
– До свидания, дорогая. В третий раз я предлагаю тебе дружбу, и ты в третий раз отказываешься, – покачал он головой.
– Надо полагать, в последний? – улыбнулась я.
– Я терпелив, – засмеялся он. – Подожду, когда ты сама придешь.
– Нет, – покачала я головой. – Нет, Ден.
– На коленях приползешь, – продолжил он и добавил со злостью: – Я об этом позабочусь.
На следующий день появившийся у меня Ник вовсю веселился.
– Говорят, Гадюка-Ден вчера был не в себе. Сильно буйствовал. У него и раньше припадки бывали, а тут он даже видавшую виды охрану напугал. Чего ждать от придурка, у которого в черепушке пластина. Дырка была, будь здоров, вот мозги-то и вытекли.
– Откуда сведения? – спросила я без любопытства. – У тебя что, и там свои шпионы?
– Как же без них, детка? – удивился Ник. – К сожалению, Гадюка очень осторожен, и нюх у него почище собачьего. Людишки мои подолгу не держатся, да и те не слишком близко подобраться могут, так, всякая шушера. Но слышат и они, о чем охрана шепчется. К примеру, о том, что ты, дрянь ненаглядная, была у него в гостях и до сих пор молчишь.
– Ты же мне рта не даешь открыть, – зевнула я. – Я ждала, когда ты наговоришься.
– И что? – поднял брови Ник, весело глядя на меня.
– Я была в гостях у Гадюки.
– Вот как. Он тебя пригласил или сама напросилась?
– Пригласил.
– С деловым предложением?
– Что-то вроде этого. Но мы не договорились.
– Ясное дело, если охране пришлось его вчетвером держать, ожидая конца припадка. Скажи мне, профессорская дочка, что же ты за дура такая? Другая бы на твоем месте каталась как сыр в масле, а ты только врагов наживаешь. Убыло бы от тебя, что ли, трахнись ты с ним разок? А он бы в нужное время…
– Пошел к черту! – отрезала я.
– Гнусный характер тебя погубит, – продолжил скалиться Ник. – И как я тебя терплю? Сам удивляюсь. Впору памятник воздвигать.
Не слушая его, я думала о своем.
