– Да пошли вы со своей философией… – хмыкнула я. – Все проще: сначала я мучилась страхом, теперь стыдом, вот и все. Страх за собственную шкуру иногда заводит слишком далеко.
– У вас мания преследования, – удивился Долгих и при этом выглядел совершенно искренне. – А вот и Саша, – добавил он, его водитель как раз закончил возиться с моей машиной.
Я поняла, что разговор окончен, но вместо облегчения ощутила чудовищную пустоту.
– Спасибо, – сказала я, распахивая дверь.
– До свидания, – любезно ответил он, и наши взгляды опять столкнулись и держали друг друга, как будто чего-то выжидая. Потом Долгих улыбнулся и сказал: – Было приятно поболтать с вами.
Через две минуты его машина скрылась за поворотом, а я еще некоторое время топталась рядом со своей – без мыслей, в каком-то странном томлении, словно что-то потеряла. Машина работала, и ее ровное урчание успокаивало. Я села, положила руки на руль и задумалась, снова и снова возвращаясь к недавнему разговору. На какое-то мгновение пришло ощущение досады: зачем я все это говорила? А вслед за тем я почувствовала ярость – захотелось сделать что-то, лишенное смысла, что-то смелое, безумное. Но это скоро прошло. И я вновь почувствовала досаду и раскаяние, а еще злость. Какого черта меня вообще занесло на эту улицу?
Через две недели Машка с Антоном расписались. На церемонии присутствовало всего несколько человек: я – свидетель невесты, Рахманов – свидетель жениха, и еще двое мужчин – старые приятели Антона, которые чувствовали себя немного неловко, может, из-за дефицита женского общества. Рахманов поставил свою подпись и, сославшись на дела, удалился, а мы впятером отправились в ресторан, который так любил Тони. Выпили, мужчины понемногу воодушевились и принялись ухаживать за мной наперегонки. Антон пил мало, ел и того меньше, держал Машку за руку и улыбался. Она вроде бы казалась совершенно счастливой, периодически начинала вдруг хохотать, что-то рассказывать, но глаза ее по-прежнему были тусклыми, и улыбалась она уголками губ, ласково и вместе с тем грустно, как будто знала некую тайну, которую не спешила нам открыть. Надеюсь, они с Антоном любят друг друга, и жизнь обойдется с ними милостиво. Тогда все действительно забудется, и Машка наконец будет счастлива.
Часов в десять вечера, когда мы уже собирались по домам, в ресторане появился Рахманов. Мне его присутствие было безразлично, он старался выглядеть оживленно и тоже, судя по всему, особых неудобств не испытывал. Смущался и беспокоился в основном Антон – смотрел на нас обоих едва ли не с мольбой, то ли боялся, что мы ему вечер испортим, вдруг начав выяснять отношения, то ли всерьез надеялся нас помирить. Два его пьяных товарища вскоре нас покинули, и мы остались вчетвером. Рахманов смотрел на меня с ухмылкой, должно быть, все-таки решил, что Антон для меня старается.
– Спасибо, что пришел, – заговорил Тони.
– Как я мог не прийти, такой день…
– Спасибо, – повторил Антон, – за все, что ты для нас сделал. Для меня, для Маши… Если бы не ты… в общем, ты настоящий друг, – сократил он свою речь.
Да, оратором он оказался никудышным, правда, говорил искренне. Я наблюдала за Рахмановым: слова Антона он воспринял без смущения, более того, был, скорее всего, абсолютно убежден, что все так и есть – и друг он настоящий, и помогал, чем только мог. То, что Машка оказалась в психушке не без его участия, он давно и счастливо забыл. Таким, как Рахманов, можно только позавидовать. Вот уж кого совесть не беспокоит, и тяжкие думы не мучают.
Я едва сдержалась, чтобы не сказать нечто язвительное, но вовремя поняла, что мой выпад будет расценен как глупая выходка брошенной бабы. Тони вовсе не поймет, в чем дело, а Машке я праздник испорчу. Когда мужчины увлеклись разговором, я наклонилась к Машке и шепнула:
– Пойду, пожалуй…
Она кивнула, возражать не стала, поняв мое состояние. В общем, я удалилась по-английски.
Через двадцать минут я была у себя дома и, устроившись на диване, тупо уставилась на экран телевизора. Вскоре зазвонил телефон, но я его проигнорировала, подозревая, что это Рахманов. Ему ничего не стоило заявиться как ни в чем не бывало. Почему бы и нет, в самом деле? Он ведь ни в чем виноватым себя не чувствует. Если кто-то и виноват, то только я.
Через пять минут позвонили на мобильный. Я взглянула на дисплей – так и есть, Рахманов. Он звонил еще раза три. Чтобы звонки не действовали на нервы, я отключила оба телефона, а потом долго лежала, разглядывая потолок.
Весь следующий день я провела с Машкой и Антоном. Мы ездили за город, катались на лодке, купались, Машка сплела венок из полевых цветов и водрузила его на мою голову, а я все пыталась понять, что со мной происходит, отчего там, у реки, лежа рядом с Машкой, хотелось плакать и смеяться одновременно, пока до меня наконец не дошло: я счастлива. Да, в тот день я была по-настоящему счастлива. Чувство, о котором я успела забыть, вдруг явилось, а я с непривычки не знала, что с ним делать, и едва не разревелась.
Мы брели с Машкой по лесной тропинке, Антон остался у реки, занятый приготовлением шашлыков.
– Мы завтра уезжаем на две недели, – сказала Машка. – Рахманов помог с загранпаспортом. – Машка вроде бы смутилась. – Он звонил вчера?
– Да, – кивнула я.
– И что?
– Ничего.
– Юля, – в голосе ее появились просительные нотки. – Может, тебе стоит… ради сына…
– Это бесполезно, – перебила я.
– Но почему? Я видела вчера, как он на тебя смотрит. Ни о каком безразличии там и речи нет.
– К сожалению. Тогда бы у меня появился шанс вернуть ребенка.
– Я не понимаю.
– А чего тут понимать… Я, как собачка, должна служить за лакомый кусочек: хорошо послужишь – что-
