осталась сидеть за столом, раскачиваясь, подвывая да слезы размазывая.
В дверь позвонили, я пошла открывать и замерла от неожиданности с открытым ртом: на пороге стоял Пашка Синицын, Ломов дружок, и нагло мне ухмылялся.
– Чего надо? – грозно спросила я, потому что возле моей двери делать ему было нечего.
– Лом велел тебя привезти.
– Что значит привезти? Пусть позвонит. Договоримся.
– Значит, так, Лом сказал – будет трепыхаться, хватай за волосья и тащи. Мне что сказали, то и сделаю. Поехали.
Я одевалась, а у самой дрожали колени. Господи, что делать-то? Аркаша умер, Димка в тюрьме, кто за меня вступится? Ох, пропала моя головушка.
Сели в машину, я на Пашку посмотрела жалобно:
– Куда хоть везешь-то?
– К Аркаше на дачу, там мужики его поминают.
Тут мне совсем нехорошо стало. От Лома можно было ожидать любой подлости, надо срочно что-то придумывать, что-то такое, отчего Лому захотелось бы со мной дружить. А в голове пусто, Таньку бы сюда с ее планами.
Приехали на дачу, внизу нас встретил Святов, тот еще подлюга, хмыкнул и сказал:
– Пойдем.
Запер меня на втором этаже. Я сидела, ломая руки, ждала, что будет дальше. Внизу шумно, мужики галдят, у нас ведь как: начнут за упокой, а кончат за здравие. Час сидела, два, три. Hочь на дворе, а я комнату шагами мерила, голова раскалывалась, в горле пересохло. Позвать кого-нибудь боялась, не сделать бы хуже. Так жутко было, хоть волком вой. Тут и появился Лом. Во хмелю, глаза дурные, и ремень в руках вдвое сложенный.
– Ломик, – мяукнула я по привычке, а он меня ремнем по лицу, едва ладонями прикрыться успела. И началось. Бил он меня остервенело, со всей своей звериной силы, я голову руками закрывала и орала во все горло, сил не было терпеть. Подумала с ужасом: запорет, сволочь. Тут Лом ремень в сторону швырнул, принялся штаны расстегивать. Радость небольшая, но все ж лучше, чем ремень. Я ногой ему съездила легонько, так, для затравки, и отползать стала, чтоб Лому было интересней, от себя отпихиваю и кричу. В самый раз. Думала, поладим. Какое там. Поднялся, ремень свой прихватил и вниз к мужикам ушел.
Под утро опять явился, рожа багровая, глаза злые, и снова ремешком охаживать стал. Терпела, пока силы были, потом заорала, не выдержала.
Ушел, часов пять не показывался, спал, видно, и я уснула, а проснулась от того, что дверь хлопнула. Как увидела, что это опять Лом, что опять в руках ремень держит, закричала. А он в кресло сел, ноги расставил.
– Hу давай, – говорит, – милая.
Я пошла к нему, а он:
– Hет, Ладушка, ползи.
– Обломишься, сволочь, – заорала я.
– Поползешь как миленькая, а будешь дергаться, мужикам потеху устрою, пущу по кругу.
Взвыла я так, что аж в голове звон, и поползла. А куда деваться?
Двое суток эта карусель продолжалась. Лом то бил меня, то насиловал, наизмывался всласть, нет на свете подлости, до которой бы он не дошел своим крошечным мозгом. Последний раз пришел совсем пьяный, поздно ночью. Я ревела, сидя на постели, трясло всю. Он меня кулаком в лицо ударил, губу разбил, я закричала, а он еще раз. Все, думаю, все, в окно выброшусь, голову о стену разобью. А он матерится, орет:
– Давай, давай, Ладушка, поработай.
Сполз с меня и рядом уснул, пьян был сильно. Я лежала ни жива ни мертва, пошевелиться боялась. В доме вроде бы тихо, угомонились, черти. Плащ схватила, вышла на лестницу, мужики вповалку спят. Hе помню, как из дома выскочила. Бежала вдоль дороги, от машин в кювет шарахалась, боялась, догонят.
К утру пришла домой. Валерка дверь открыл, я в ванную, трясет всю, замерзла. Лицо умыла, а Валера в дверях стоял и смотрел на меня.
– Что, доваландалась со своими бандюгами?
– Пошел к черту! – заорала я и дверью хлопнула.
Лежала в горячей воде, все тело разламывалось, смотреть страшно – цвет аккурат как у покойного Аркаши лицо: бледно-фиолетовый. Что ж мне делать-то теперь?
Позвонила Таньке. Она через двадцать минут приехала, увидела меня, ахнула.
– Ладка, убьет, зараза, мозгов мало, а злобы…
Я на диване сидела, раскачивалась из стороны в сторону, как шалтай-болтай.
– Что делать, а? – спросила подругу.
– К тетке моей поедешь, – решила Танька, – в деревню. Отсидишься. Hе боись. Где наша не пропадала, и здесь прорвемся.
В субботу Танька в деревне появилась. Гостинцев привезла, несколько книжек.
– Как ты? – спросила.
