– Пообещал. Проводишь, потрахаешься напоследок.
Лом не обманул. Все сделал, как обещал. Я ждала на своей «Волге». Подъехали на двух машинах. Димка еле вышел, за грудь держится. Я ему в «Волгу» помогла сесть, при Ломе боюсь слово сказать, а он к Димке наклонился, морда злая.
– Вот что, щенок, решишь здесь объявиться, хорошо подумай. Я тебя ментам сдавать не буду, сам хлопну, и вся недолга.
Я села за руль, а Святов, подлюга, сказал:
– Лом, не пускай ее, сбежит.
– Ладка от денег сбежит? – усмехнулся тот. – Да она за ними на карачках приползет. Как миленькая.
Я вздохнуть боялась, ну, как передумает и меня не отпустит? Только когда из области выехали, поверила, что повезло. Hа развилке у железнодорожного переезда нас ждала Танька. Я затормозила, вышла из машины, она бросилась мне навстречу, чемодан протягивает.
– Вот. Крупными купюрами.
– Спасибо, – сказала я. – Давай простимся, что ли, подруга.
Обнялись мы с ней и заревели.
– Ладка, господи, счастья тебе, одна ты у меня душа родная на всем белом свете.
– Свидимся ли еще? – сказала я. Танька носом шмыгнула.
– Письмо хоть напиши, чтобы знать, что жива. Ладно, поезжай, чего тут.
Танька далеко позади осталась, а я все о ней думала и ревела. Почувствовала, что Димка на меня смотрит, повернулась и спросила:
– Как ты?
– Hормально.
– Чего за грудь держишься?
– Ребра сломаны.
– Господи! – ахнула я.
– Ты на дорогу смотри. С Ломом жила? Hе отвечай, знаю.
– Димка…
– Молчи. Со мной поедешь? – резко спросил он.
– Поеду. Поеду, Дима, если возьмешь.
Он усмехнулся, а я заговорила торопливо:
– Ты не все знаешь. Помнишь деньги курьерские? Вон они, в чемодане. Мы с Танькой.
– Hе дурак, понял. Кому ж еще?
– Простишь? – робко спросила я.
– Дура ты, Ладка. Люблю я тебя.
Обосновались мы в Минске, сняли номер в приличной гостинице. Первые два дня выходили из номера, только чтобы перекусить: не могли досыта наговориться и друг на друга насмотреться. Потом разговоры поутихли, надо было решать что-то всерьез. Денег, что я с собой прихватила, нам хватит не на несколько месяцев даже, а на несколько лет, но ведь не только в деньгах дело. Будущее виделось смутно и как-то безрадостно.
Часами шлялись по городу и все чаще друг от друга глаза отводили. Через две недели я честно призналась самой себе, что страшно скучаю по родному городу, своей квартире, привычным и дорогим вещам, а главное, по Таньке. Конечно, я и раньше знала, что будет мне без нее одиноко, но чтобы так…
Я гнала эти мысли прочь, зная, что, решись я даже Димку бросить, дорога назад мне заказана. И Димку бросать не хотелось, не его вина, что жизнь обошлась с нами сурово, а уж если по справедливости судить, моей вины здесь несравнимо больше. Но, как бы то ни было, чувствовала я себя несчастной и тайком от любимого часто ревела.
Как-то вечером он присел передо мной на корточки, взял за руки и спросил:
– Плохо тебе со мной?
Я испугалась, обняла его покрепче и сказала:
– Мне с тобой хорошо, Дима. Только страшно очень. Зыбко все, мутно.
Он стал целовать мне руки и уговаривать:
– Все хорошо будет, Ладушка. Потерпи немного. Все есть, и руки, слава богу, тоже, сейчас не старые времена, все проще. Найду работу, будет у нас свой дом, и жизнь наладится. Только потерпи немного, пожалуйста.
Я заплакала и стала клясться в вечной любви. Димка, конечно, прав, ничегонеделанье кого хочешь в тоску вгонит, а для мужика это и вовсе равносильно тюремному заключению.
На следующее утро Димка отправился искать работу, а я не удержалась и позвонила Таньке. Она мне очень обрадовалась.
