Я сидела сзади, Лом без конца пялился на меня в зеркало, а я была тиха и задумчива.
– Давай-ка сразу укладывайся, – сказала Танька уже в квартире. Я доверчиво взглянула на любимого.
– Куда мне?
– В спальню, – слегка растерявшись, ответил он и сурово посмотрел на Таньку. Та женщина мудрая, чужие взгляды понимает и потому через несколько минут отбыла.
Я устроилась в спальне на широченной Ломовой кровати, а он спустился к машине и вернулся нагруженный, как верблюд. Приткнул пакеты на полу и, кивнув на них, пояснил:
– Вот, купил тебе кое-что…
– Спасибо, – скромно сказала я и стала смотреть за окно, а Лом начал томиться.
– Может, тебе чего надо? – минут через десять спросил он. – Телек включить?
– У меня от него голова болит, – печально ответила я и попросила: – Завари чаю. С лимоном, если есть…
– Забыли про лимон. Сейчас съезжу.
– Не надо, – попыталась я его остановить.
– Да тут ехать-то… – Лома явно тянуло на подвиги.
– Ты только побыстрее, – душевно протянула я.
Через полчаса мы пили чай, устроившись в спальне, я в постели, Лом в кресле. Очень скоро он не выдержал и спросил:
– Чего ты такая тихая?
Я пожала плечами.
– Плохо мне. Никого у меня нет, кроме Таньки. Раньше об этом не задумывалась, а пока лежала в больнице, разные мысли лезли в голову… Совсем одна я. Вот так случись чего… – В этом месте я смахнула несуществующую слезинку.
– А чего случится-то? – не понял Лом.
– Да что угодно… Родственников нет, ни мужа, ни Аркаши…
– Нашла кого вспомнить, – фыркнул Лом.
– Он обо мне заботился, – жалобно сказала я. – И, между прочим, никогда не бил.
– А я бил и буду бить, – утешил Лом, – потому что с тобой по-другому никак нельзя. Баба ты подлая, хоть у тебя и вид сейчас, как у святой невинности. Только на меня все это не действует. Я тебя знаю как облупленную…
– Ничего ты не знаешь, – обиделась я.
– Знаю, знаю… И щенка я тебе ни в жизнь не прощу, на том свете вспомню.
«Неужто и на том свете мы по соседству будем?» – подумала я, а вслух сказала:
– Ты сам виноват…
– Что? – удивился Лом.
– Что слышал. Я сколько лет тебя любила, а тебе и дела нет.
Лом поперхнулся чаем, а откашлявшись, покачал головой:
– До чего ты, Ладка, баба наглая…
– Нечего прикидываться и дурака из себя строить, – разозлилась я. – Ты вспомни, сколько лет я на тебя глаза пялила. – Говорить такое было невероятной наглостью, только ведь, когда имеешь дело с дураком, ходить вокруг да около бесполезно, намеков любимый не поймет, а вздохи растолкует по-своему. Я взглянула в его глаза и добавила: – Влюбилась я в тебя, как кошка.
– Ты? – Его аж перекосило от возмущения. – Да ты меня по имени и то ни разу не назвала.
– По имени тебя многие зовут, а вот Ломиком я одна.
– Ага. Вкручивай. На меня глаза пялила, а с Димкой спала.
– Сам виноват, – повторила я. – Я, между прочим, женщина, а не манекен с выставки. Мне хотелось, чтобы меня кто-то любил. С мужем не повезло, от Аркаши толку мало, а тут Димка. Я, как и всякая женщина, мечтала, чтоб все по-настоящему, по-человечески было. А с тобой что? Нужна тебе любовь? Глотку залить, да в кабаке бабам подолы задирать…
– Конечно, – с обидой сказал Лом и отвернулся к окну. – Не человек я вовсе.
– На правду нечего обижаться, – наставительно заметила я.
– Много ты знаешь правды-то. Не верю я тебе. Димку из тюрьмы вытащила, с ним сбежала. Просто так, да?
– Перед Димкой я, конечно, виновата. Пока в тюрьме был, вся душа изболелась: ведь из-за меня беда вышла. А приехали в Минск, все по-другому оказалось. И Димка не нужен, и о тебе ночи напролет думала. Потому и Таньке позвонила.
– Вот так я тебе и поверил, – усмехнулся Лом.
