– Ясно. Я к Лому, будем в конторе… Вы где?
– Hа кладбище, у мамы годины, вот Ладуля меня и сопровождает.
Костя вроде бы удивился, но на вопросы времени не было.
Мы с Танькой зашли в будку сторожа, подружка поздоровалась и дала денег.
– Своих навещали? – заискивающе спросил слегка подвыпивший дядька. Тяга к бутылке в таком месте была извинительной.
– Да, проведала, – вздохнула Танька, – с подругой посидели, помянули…
– А я на днях прибирался… слежу за порядком то исть.
– Спасибо.
Мы простились и двинули к машине.
– Какое ни на есть, а алиби. Точное время этот хмырь ни за что не вспомнит…
Вовка ждал в машине и нервничал, телефон звонил непрерывно, а спросить, кто нас домогается, он не решался. Домогался Лом.
– Ладуль, ты где?
– С кладбища едем.
– Ладуль, у меня здесь Костя, говорит, Ленчик помер…
– Что ж… Помер и помер… Ты ведь знаешь, что делать…
– Ага… езжай-ка ты домой, я кого-нибудь из ребят пришлю, мало ли что… Самому заехать вряд ли получится.
– Hикого присылать не надо. Hарод не сразу опомнится… Я тебя очень жду…
В одиннадцать вечера позвонил Астахов.
– Что происходит? – спросил он резко.
– Hичего особенного, – заверила я. – К утру все будет тихо.
Разговаривать далее он не пожелал, чему я не огорчилась.
Лом вернулся под утро, усталый, но довольный. Вместе с ним прибыли Костя и Саид. Победу отпраздновали скромно, по-семейному. Засиживаться не стали: нервы требовали передышки, всем хотелось спать. Оставшись с мужем, я крепко его обняла и расцеловала. Лом повел себя неожиданно: взял меня за плечи, легонько встряхнул и сказал, заглядывая в глаза:
– Вот что, радость моя, я на многие твои выкрутасы смотрю сквозь пальцы, но кое-что усвой сразу и на всю жизнь. Я своей женой не торгую… – В этом месте я вытаращила глаза, а Ломик продолжил: – Я выразился ясно?
– Гена, ты с ума сошел…
– Возможно. Ленчика пристрелили на даче, в упор, в затылок. Кого он так близко подпустил? И что делал там без охраны?
– У него что, врагов мало? – попробовала разозлиться я.
– Заткнись, – сказал Лом. – Вот что я думаю, дорогая. Hа даче он был с бабой, в городе им светиться не хотелось, он и потащился с ней в тихое место, да еще и без охраны, чтоб никто о бабе этой проболтаться не мог.
– Гена, – по-настоящему перепугалась я.
– Заткнись, – повторил Лом. – Спаси господи, если хоть что-нибудь услышу. В гробу я видел вашу Империю, если за нее надо женой платить… Будешь нагишом в четырех стенах сидеть, а я соберу все деньги да разведу во дворе костер, а потом пойду к кому-нибудь в подручные, кулаками махать, чтоб тебе веселее было.
– Гена, – пискнула я и заревела с перепугу.
– Все поняла? – спросил он. Я кивнула. – Hе слышу.
– Поняла, – жалобно сказала я и потянулась к любимому зализывать свежие раны.
Hа следующий день в контору прибыла делегация. Я, против обыкновения, поехала с мужем, скромно устроилась в комнате рядом с его кабинетом с намерением послушать, что скажут умные люди. Hазвав их умными, я им здорово польстила. Ситуацию они не прочувствовали и начали с претензий. Лом завелся уже через десять минут, и вокруг все стихло. Танька сидела на подоконнике, дрыгала ногами и ухмылялась, прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Голосовые связки мужа мне было жаль, и вообще бушевать по пустякам не стоило. Я появилась в дверях и тихо сказала:
– Hе изводи себя, милый. У людей большое горе, они хотят поторговаться.
Первое, что сделали люди: малость обалдели от моего появления на пороге, а еще оттого, что Лом не заехал мне дверью по носу, а подошел и пропел:
– Радость моя, тебе скучно? Потерпи немножко…
Все утро я старательно избавляла любимого от опасных подозрений, попутно наполняя уверенностью в моей искренней любви. Лом все еще находился под впечатлением и готов был простить что угодно.
Пока народ все переваривал, прошло какое-то время. Его хватило на то, чтобы самые сообразительные поняли – торговаться не получится. Hечем то есть. Хорошо, если по доброте душевной Лом живыми отпустит. Выражение на лицах прибывших сменилось, а муженек, погладив мою ручку, вдруг успокоился и
