– Будешь дразниться, половником врежу, – ответила я.
Он приуныл и принялся оправдываться:
– Ты не думай, я ничего плохого не хотел, просто к слову пришлось. И вообще: борщ готовишь классно, выглядишь лучше любой модели и имя у тебя красивое.
– Тебе бы такое имя, – усмехнулась я. Ряха некоторое время смотрел на меня не мигая, затем извлек из кармана какую-то книжечку и сунул ее мне:
– На.
– Чего это? – не поняла я.
– Водительское удостоверение.
– Чье?
– Мое, естественно.
– На что мне твое удостоверение, – отмахнулась я, но Ряха настаивал:
– А ты посмотри, что там написано.
Я открыла и прочитала: «Рудольф Эдуардович Ряжский-Гершон», слабо охнула и торопливо вернула документ.
– То-то, – посуровел Ряха, то есть Рудольф, конечно. – А ты мне про имя толкуешь.
– У нас парень учился, так у него вообще была фамилия Писунов, – не к месту брякнула я и, чтоб загладить ошибку, спросила: – Значит, тебя поправильному Рудик зовут?
– Ага. Только ты это… лучше Ряхой зови, мне привычнее, да и вообще… пацаны со смеху умрут.
– Ладно, – согласилась я, потому что сама пережила многое и Ряху отлично понимала.
Мы доели борщ, и разговор у нас потек приятно и плавно. Вдруг у Ряхи зазвонил сотовый. Стало ясно: звонит Витька и сильно гневается. Оно и понятно, проводы малость затянулись. Ряха с неохотой поднялся, и я проводила его до двери. Пока он надевал кроссовки, я стояла и смотрела на его бритую макушку, не скрою, не без удовольствия: всегда приятно повстречать душевного человека. Ряха выпрямился и сказал:
– Ну, ладно, пошел я. Ты не возражаешь, если я позвоню?
– Звони. Номер есть у Груни.
– А зайти можно?
– Заходи, – подумав, кивнула я и добавила: – У меня борщ почти каждый день.
Ряха пожал мне руку и удалился, а я задумалась. Папуля прав, судьба посылает нам испытания, чтоб мы острее почувствовали все прелести простой человеческой жизни. Вот хоть борщ, к примеру…
Поначалу вечер складывался просто отлично. Юрик напился, орал песни, и бабка с ним ругалась. Я объяснила ей, почему соседом Сашкой остро интересовалась милиция, и заверила, что он ни в чем не повинен. Юрасик угомонился, бабка пошла спать, а я, приняв ванну, решила лечь пораньше, и тут раздался телефонный звонок.
– Василиса, – позвала Груня, – ты дома?
– Дома, – сказала я, отметив в голосе подруги нотки беспокойства, и тоже забеспокоилась.
– Поговорить надо. Можно мы приедем?
– Конечно, – согласилась я и стала ждать.
Через десять минут опять позвонили, на этот раз в дверь, и вскоре в моей комнате собралась вся компания, то есть я, Груня, Витек, Ряха и, конечно, Пафнутий, который сразу устроился на моей постели. Витька выглядел озабоченным, даже недовольным, а еще чувствовалась в нем какая-то маета.
– Василиса, – начал он торжественно, – дела наши хреновые. Хотя, с одной стороны, они вроде даже ничего, зато с другой…
– Да говори ты толком, – не выдержала Груня.
– А я что делаю? – обиделся Витька. – Короче, так. С ментами заморочек не будет, я имею в виду пальбу в моей квартире. Нас там не было, и кто там кого перемочил, меня не колышет. Мы вообще были совершенно в другом месте, и тому есть свидетели. Самсон твердо обещал. Это хорошая новость.
– Но ты в ментовке все равно не болтай, – влез Ряха.
– Не буду, – кивнула я и потребовала: – Давай плохую, не тяни за душу.
– А плохая новость… – Витька сел рядом и даже взял меня за руку, вздохнул и, собравшись с силами, продолжил: – Короче, сидим мы у Самсона, и вдруг является один тип, а с ним – как думаешь, кто?
– Ничего я не думаю, – отмахнулась я.
– А зря. Явился к нему Сверчок. Помнишь гада, что к твоему бате за картиной приходил?
– Помню, – кивнула я, – это джинсовый. – Как не помнить, мое сердце при упоминании о картине болезненно сжалось. Не стоило папуле болтать о ней направо-налево.
– Вот-вот, – глядя на меня с сочувствием, сказал Витька. – Теперь прикинь, что выходит. Вроде как мы с Ряхой картину толкнуть решили и деньги положить себе в карман, с Самсоном не делясь. Соображаешь?
– Нет. Самсон-то тут при чем?