или заполучит преждевременный инфаркт, значит, я прав.
Спорить я не стала, от этого разговора мне сделалось по-настоящему тошно, моя вера в людей и до этого была ничтожно мала, но Валька… осталось добавить: мы с ним в одном дворе росли. Здорово. Если росли, то не продаст. Я засмеялась, отвернувшись от Бардина, и подумала с тоской: допустим, Валька виноват в Зойкиной смерти, я смогу убить его? Смогу? А если смогу, чего ж злюсь на парня? У меня свои доводы, у него свои. Мне тошно здесь, в этом автобусе, в этом городе, в этом мире. А я всего-то и хотела: жить как все.
– Жена появилась, – сказал парень с бородой, я машинально посмотрела в окно.
Молодая женщина с короткой стрижкой вела за руку малыша, на ребенке была смешная панамка с ушками. Я смотрела на Валькиного сына, и мне хотелось выть от отчаяния, они прошли совсем рядом, я, мазнув взглядом по лицу женщины, почувствовала странный холодок, точно некто свыше хотел мне на что- то намекнуть. Конечно, я узнала ее. Она изменилась, от вульгарной походки и манер следа не осталось, другой макияж, цвет волос и прическа. Но я не зря гордилась своей памятью, я помню все лица, что когда- либо видела. И ее лицо тоже. Пять лет назад. За три дня до убийства Китайца. Я поежилась и даже обняла себя за плечи и тут же сообразила, что Бардин наблюдает за мной.
– Я знала, что он женат, но никогда ее не видела, – сказала я поспешно. Валька собирался нас познакомить, впрочем, почему бы и нет? В конце концов, он мог не знать… Влюбился, женился, особо не интересуясь прошлым своей избранницы. Почему я должна верить Бардину и не верить своему старому другу? А если кто-то подставляет его так же, как меня? И я, отказавшись… Стоп. Я не верю Бардину, и я, к сожалению, не верю Чижу. Я никому не верю, и в этом сейчас мое единственное спасение. Я нащупала в кармане кубики. С того дня, как погибла Зойка, проверять удачу желания у меня не было, и все-таки я таскала кубики по привычке. Эх, Зойка, Зойка, тебе вряд ли бы понравилось, чем я сейчас занимаюсь. Я предаю последнего друга, а может, это он давно меня продал. Сесть на автобус и уехать в никуда. Просто уехать. Лежать где-нибудь под деревьями и смотреть в небо. Допустим, я пролежу три дня. А что потом? От судьбы не уйдешь, сколько угодно выбрасывай кубики на удачу…
– Хочешь, вздремни чуток, – сказал Бардин. – Я притащил тебя сюда только для того, чтоб ты знала: торчать целый день в машине такое же нудное занятие, как ждать в пустом доме.
Домой мы вернулись вечером, после одиннадцати, втроем. Саша и Сергей отсутствовали, от ужина я отказалась и сразу прошла в свою комнату, гадая, придет Бардин или нет? Когда я покинула ванную, он уже сидел в кресле и разглядывал свои руки, а я почувствовала досаду. Мне хотелось, чтобы он немедленно поднялся и ушел, потому что я была рада, что он здесь.
– Хочешь поговорить? – спросила я равнодушно.
– А ты чего хочешь?
– Чтобы ты убрался.
– Хорошо. – Он пожал плечами, но продолжал сидеть.
Я прошлась по комнате, нервно отшвырнула стул.
– Ты уходишь?
– Я тебе мешаю?
– Ты мне мешаешь.
Я встала напротив, почти упираясь коленями в его колени, и он все-таки поднял взгляд на меня, я отшатнулась испуганно, но он схватил меня за руку. Встал, не отпуская ни моей руки, ни взгляда, а я стиснула челюсти так, что они, казалось, разлетятся на осколки.
– Ладно, – сказал он и усмехнулся, а я молча сбросила халат.
Произошедшее той ночью было начисто лишено романтизма. Мы не сказали друг другу и пяти слов, но то, что с такой силой тянуло его ко мне, было мне понятно без слов, потому что я чувствовала то же самое. Он был один во всем мире, и я была одна, а еще была жгучая обида на судьбу за то, что по-другому не бывает. Страх перед Бардиным отступил, теперь я знала: он такой же, как я, и ему тоже бывает больно. Я испытывала к нему странную нежность, странную потому, что он в ней скорее всего не нуждался, и под утро, когда он спал, уткнувшись лицом в подушку, я сидела в его ногах и впервые за долгие-долгие годы слезы катились по моим щекам крупным горохом, и было так больно, точно я рыдала по мертвому, точно я оплакивала его в последний раз.
С той ночи все переменилось, я не задавала вопросов и не особенно хотела получать ответы – я ждала. Ребята, что были с Бардиным, очень быстро заметили перемену, случившуюся во мне, я часто ловила на себе их настороженные взгляды. Я не уверена, заметил ли ее он. Я не знала, что он думал обо мне, но, когда он смотрел на меня, видела в его глазах затаенную боль, которую он изо всех сил пытался скрывать. Он мог прийти и остаться на ночь, а мог исчезнуть по своим делам, никогда не предупреждая, придет ли, нет ли и вернется ли вообще. Я не помню, чтобы мы разговаривали о чем-то, кроме насущных дел. Впрочем, однажды я попыталась задать ему вопрос.
– Не хочешь посвятить меня в свои планы? – Я спросила просто так, желая услышать его голос, а он засмеялся.
– Нет. Зря ты думала, что я стану откровенным.
Я приподнялась на локте и заглянула в его лицо, вот тогда меня и поразил его взгляд, мне было нелегко его выдержать, и я сказала:
– Почему бы тебе и не стать откровенным со мной?
А он опять засмеялся:
– В самом деле…
Прошло несколько дней, но мне они казались долгими-долгими, точно я прожила всю свою жизнь. Я не выходила из дома, разглядывая потолок в своей комнате, ждала, когда он вернется, и очень боялась, что этого не произойдет. К счастью, он всегда возвращался.
– Ребята его засекли, – сказал как-то он между делом за ужином. Я даже не сразу поняла, о ком речь. – С Хрулевым. Они видятся частенько, правда, осторожничают.
– Чижик? – спросила я.
