– Не дури, – взмолилась Женька. – Тебе же послабление выйдет за помощь следствию. Скажи, это бывший шофер Льва Николаевича, который из тюрьмы сбежал?
– Лев Николаевич, – озарило меня. – Уж он-то знает своего шофера.
Услышав это, ведьма подняла голову, до сей поры она вроде бы дремала.
– Его нельзя беспокоить, – заявила она.
– Да вы что? – рявкнула я.
Старуха поднялась и кивнула:
– Хорошо, я схожу за ним.
– Вот вы дурака валяете, – обиделся Юра, – а настоящий киллер…
– Замолчи, сейчас придет Лев Николаевич, и мы все узнаем.
– Пожалуйста, пускай приходит, мне что…
Раздались шаги, затем вошел Лев Николаевич все в том же нелепом колпаке и синем халате.
– Что происходит? – спросил он растерянно. Юра смертельно побледнел, глядя на него, и вдруг заорал:
– Сука… Как же ты… не может быть… я же придушил тебя, подонок…
Милиция явилась только утром. Сначала приехала «Скорая помощь» и увезла охрану, а уж потом и менты пожаловали. Юру отвязали от стола и, сковав наручниками, увели. Лев Николаевич объяснил, что этой ночью его пытался убить бывший шофер, состоящий в преступном сговоре с адвокатом, тот, по его наущению, опоил охрану, и только благодаря нам Лев Николаевич остался жив.
Я несколько раз пыталась заговорить о трупе, то есть о Льве Николаевиче, но прикусывала язык, боясь, что нас с Женькой тут же отправят вместе с Мстиславом, который продолжал изображать невменяемого.
Когда все бумаги были подписаны и милиция наконец удалилась, Лев Николаевич пригласил нас к себе в кабинет. Чувствовал он себя неважно, говорил с трудом, был бледен до синевы, на голове его красовалась бейсболка, что было очень странно. Мне казалось, что Лев Николаевич гордился своей роскошной шевелюрой, и вдруг эта страсть к головным уборам. Я пригляделась и увидела, что из-под бейсболки выбиваются совершенно седые пряди, в ужасе попятилась и разговор слышала как в тумане.
– Евгения Петровна, – ласково сказал наш хозяин. – После того что произошло, я не вправе требовать от вас… Говоря откровенно, я и сам не в состоянии работать. Разумеется, ваш труд и ваше время будут должным образом компенсированы. Олимпиада Назаровна об этом позаботится. Если вы захотите уехать еще сегодня, катер в вашем распоряжении.
– Да-да, конечно, – промямлила Женька.
– И еще: огромное вам спасибо. Вы спасли мне жизнь. Я буду всегда помнить об этом. – Он отвернулся к окну, давая понять, что аудиенция окончена, мы вышли, и Олимпиада с нами.
– Вы не хотите вызвать врача? – шепнула ей Женька. – По-моему, Лев Николаевич выглядит очень плохо.
– Он поправится, – заверила ведьма. – Ему нужен покой, месяца через два он оживет, вот увидите.
– Оживет? – прошептала я.
– Да, это нервное, у него такое бывает. Вот вам деньги, – сказала она Женьке. – Пять тысяч. Если мало…
– Хватит, – мотнула головой подружка, с подозрением косясь на конверт, точно в руки ей сунули змею или жабу.
Пока мы собирали вещи, прибыл катер. Олимпиада отправилась нас провожать. Как только катер отошел от пристани, Женька достала конверт. Я едва успела перехватить ее руку – она собиралась выбросить деньги за борт.
– Ты что? – ахнула я.
– Не нужны мне эти упыриные деньги, – пробормотала Женька. – Еще заразишься.
– Не болтай глупости. Если они тебе не нужны, отдай в приют, еще куда-то, топить-то зачем?
– От этих денег одна морока будет, вот помяни мое слово. А ты в приют. Упырей к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя.
– Что ты заладила, какие еще упыри?
– А что? Конечно, упыри. Олимпиада эта, и Левушка, и папаша его… Замок себе выстроил с подземельями, просто так? Ничего подобного.
– Женя, ты меня пугаешь, – сказала я. – То есть меня пугает твое душевное состояние.
– И меня оно пугает. Ведь мы видели его с удавкой на шее. Видели? И Олимпиада его по коридору тащила, а башка-то по полу стукалась… Как вспомню, дрожь берет. И вдруг… нате вам, жив… А через пару месяцев будет живее всех живых, ведьма так и сказала. Отлежится где-нибудь в подвале и опять здоров и весел. Не зря мне его замашки не нравились, с виду вроде молодой, а точно с древним старцем беседуешь.
– Прекрати, – зашипела я. – Не можешь ты всерьез в это верить.
– Я своим глазам верю. А ты своим нет?
– Конечно. Он сидел в кресле и вроде был мертвым. Может, он притворялся?
