– Бруно, активируй манипулятор и подготовь данные по натяжению фалов. Я пока проверю крепление манипулятора, не нравится мне эта гаечка. Или болтик. Или что там… – буднично говорил Аникеев.
– Да, готовлю.
Пичеррили глянул на соседний экран и вспомнил о просьбе Жобана. Не отрываясь от главного монитора, он запустил программу потокового спектрального анализа. Программа должна была найти совпадающие гармоники во всем массиве данных энцефалограмм.
Джованни Лорини был местным дурачком. Ну, не совсем дурачком. Ему было уже за тридцать, он всегда ходил в широкополой черной шляпе, свободном балахоне, придававшем ему романтический вид. Он называл себя художником, но никто не видел ни одной его картины, несмотря на то, что Джованни каждый день выходил на пленер с мольбертом. Мария рассказывала Бруно, когда он впервые купил у нее домашнее вино, чтобы отметить с друзьями окончание лицея, что всему виной была женщина. Лиана послала Джованни подальше, он начал пить и повелся разумом. «Он выпивает иногда по две бутылки в день!» – ужасалась Мария. А когда Джованни, в дымину пьяный, засыпал в баре, за ним приезжал отец. Приезжал на серебристом «Роллс-Ройсе», в дорогом пальто, с белоснежным шарфом на шее. Отец Джованни был очень богатым человеком и души не чаял в сыне.
Длинная, как у богомола, рука манипулятора распрямилась и опять сложилась. Бруно короткими движениями джойстика проверял работоспособность.
– Система готова, можно активировать лебедки.
– Бруно, попробуй его все-таки, вне тени, – попросил командир.
– Мне не видно, я не хочу камеру от вас убирать. Принимай управление. Заодно и проверим.
– Принято, – отозвался американец.
Пискнул сигнал процессора – закончился анализ энцефалограмм.
– Жан-Пьер, ты мне скажи, – Бруно вызвал медотсек, – какое обычно бывает совпадение энцефалограмм у разных людей?
– Ну, иногда совпадают, конечно, в чем-то.
– Ты посмотри на эти импульсы. – Бруно отослал файл врачу.
– О, merde, – сказал Жобан, глянув на спектры.
– Командир, двенадцать ноль семь, – Бруно переключился на группу выхода.
– Понял, манипулятор нормально, приготовьтесь к сворачиванию паруса.
Каждый месяц на площади перед муниципалитетом, у подножия памятника Леопарди, проходила ярмарка антиквариата. Чего там только не было. От старых кованых гвоздей до старинной мебели, от поделок из глины до тонких серебряных безделушек, от простеньких ученических акварелей до картин эпохи Возрождения. Бруно однажды сам видел, как затряслись при виде какой-то темной картины руки у дона Ижини, человека, который был самым главным и уважаемым в городе. Дон Ижини вцепился в невзрачную мазню как паук, и, видимо, этим жестом повысил ее стоимость втрое. Он, не торгуясь, выписал чек, а чеку дона доверяли безоговорочно, и благоговейно принял картину из рук довольного продавца. Можно было представить, как он потом рвал на голове волосы, прочитав в газете о том, что найден неизвестный эскиз Леонардо.
Но у Бруно были свои интересы – тогда он собирал марки, и больше всего интересовался советскими, о первопроходцах космоса. Может, именно тогда он впервые подумал о том, что его ждет небо. Однажды на развалах блошиного рынка Бруно увидел серебряный космический корабль. Маленький, меньше мизинца, но сделанный с таким изяществом и искусством, что Бруно, как только взял его в руки, понял – это его талисман на всю жизнь. Он всегда носил корабль в кармане, в корпусе от губной помады, как и продал его старик на базаре. Странный был тот продавец. Он говорил с жутким акцентом, и сказал, что эта игрушка с Марса, что ее привез его родной дед, инженер Lossef. Но продал ее всего за полтора евро. Правда, все продавцы на этом рынке были слегка не от мира сего.
– Бруно, у обоих присутствуют идентичные и совершенно нетипичные ритмы. Это нехарактерная гармоника для энцефалограммы человека, – Жан-Пьер был взволнован.
– И?
– Скорее всего они сейчас там, за гранью сознания, видят одинаковые сны. Я даже боюсь представить какие.
– А ты уверен, что это не ошибки энцефалографов? – Бруно, не отрываясь, следил за основным монитором, но успевал еще и отвечать врачу.
– Да как можно! Это же электроды, которые подключены к центральному процессору через сборщик аналоговых сигналов. У меня нет просто прибора, все интегрировано, – удивился Жобан.
– Интегрировано, говоришь? – задумчиво произнес Пичеррили.
Когда Бруно стукнуло четырнадцать, ему, как и принято, купили первый скутер. В тот же вечер он, гордо вырулив через порту Марину, северные ворота городской стены, самые красивые и большие, поехал на площадь Европы, место, где вечерами собиралась молодежь, и впервые прокатил Алессандру.
Спустя четыре года, уже на мощной «Honda Shedow», которую родители подарили ему к поступлению в университет, он несся вдоль корсо Адриатико. В пене штормящего моря, чувствуя, как прижимается к нему Алессандра, ощущая спиной ее грудь, он вдруг понял, что счастлив.
Самый молодой студент университета, окончивший школу на три года раньше остальных, при этом не заученный заморыш, а молодой атлет с бронзовым загаром, Бруно любил море, и как только начинался сезон, его с товарищами можно было всегда найти на пляжах Марчелли. Веселая компания, стакан вина, панино с поркеттой – вот и все, что было необходимо для счастливой неги в приятном ничегонеделании после лекций. Одурев от моря, солнца, любви, Бруно с Алессандрой валялись дотемна на песке под шорох моря. И однажды, глядя в небо, Бруно, как в детстве, вдруг снова остро почувствовал зов звезд. Только сейчас они казались ему намного ближе. Алессандра, тоже зачарованная звездами, прошептала:
– Покажи мне еще раз твой космолет.
И, глядя на него в призрачном свете Луны, произнесла:
– Мне кажется, что где-то далеко-далеко, на какой-нибудь Красной планете, сейчас стоит девушка и зовет кого-то… И ее голос, голос любви, вечности, голос тоски, летит по всей Вселенной, призывая, клича.
Бруно улыбнулся, Алессандра была еще бо?льшим романтиком, чем он. Впрочем, это не помешало ей выйти замуж за внука дона Ижини через два месяца после того, как Бруно поступил в Аэрокосмическую академию и уехал в Неаполь. Она вполне удовлетворилась ролью провинциальной звезды. И тогда мало кто понял поступок Бруно, который отказался от престижной и высокооплачиваемой работы на фирме, где была прямая перспектива стать инженером, а решил посвятить себя науке.
– Внимание на борту, – раздался строгий голос Аникеева, – начинаем сворачивание паруса. Я его развернул, я его и сверну. Бруно, сколько у нас еще времени?
– По кислороду примерно два часа, по радиации, секунду, проверю дозиметрию… та-ак… еще три спокойно, если не будете подходить к краю тени. Дифракцию на краю еще никто не отменял.
Рядом с домом Бруно находилась самая главная церковь города – храм Святого Витта. На площади у церкви Бруно с друзьями однажды играл в снежки, когда вдруг в марте выпал снег. Иногда перед праздниками они всей школой ходили на службу. Однажды, когда надо было петь псалом, Бруно забыл слова, и чтобы маэстра Анна-Роза не заметила и не отругала потом при всех, запел первое, что пришло в голову:
Он был тогда совсем маленьким, и ему казалось, что к звездам так легко долететь. Но прагматичные друзья и одноклассники над ним смеялись. Так и вырос Бруно провинциальным волчонком, рвущимся душой к небу.
– А отключи-ка электроды, – попросил Бруно врача.
– В смысле? – не понял Жобан.
– Отключи электроды полностью от одного из пациентов. От Карташова, например, – пояснил Пичеррили.
– Отключаю, – кратко ответил француз. И закричал: – Сигнал сохраняется! Именно та часть, которая полностью совпадает с Гивенсом!
– Отключи Гивенса.
