— А может быть, мы устали надеяться?
— Тогда у нас был бы развит жанр так называемой антиутопии, — назидательно сказал Лядов. — Но его тоже нет.
— Верно, — кивнул Вадковский. — Странная ситуация, кстати.
— Вы уверены, что у нас Еленский остался бы таким же? — спросил Трайнис.
— Трудный вопрос, — ответил Лядов. — Поэтом он был по призванию, но времена не выбирают. У себя он был несчастен, иначе таких стихов-дневников не пишут. Что бы с ним стало у нас? Не знаю. Сейчас много есть видов искусства, не доступных в его эпоху. Думаю, у нас бы он нашел себя.
— У нас бы он стал таким же, как мы, — сказал Вад-ковский.
— Это хорошо или плохо? — честно не понял Трайнис.
Лядов озадаченно посмотрел на них.
Вадковский скрестил руки на груди и привалился задом к синтезатору.
— Вот видишь. Стал бы Еленский поэтом у нас? Если да — о чем бы писал? И у нас бы хотел убежать к воде под звездами?
Лядов опустил глаза и тихо сказал:
— Поэт нигде не может быть счастлив.
Вадковский, как виртуозный лектор, оглядел слушателей и пальцем нарисовал в воздухе подкову.
— Я меняюсь с Еленским эпохами. Перенесем поэта к нам. Что будет? Согласись, есть вероятность того, что он исчезает из энциклопедий как поэт, зато гармонизируется как личность. Ему не придется драться и бежать. Драться за свой мир с помощью рифмы и бежать к ночной воде от скуки реальной действительности. Хорошо, не драться — называй как хочешь. Отличаться. У нас он может быть самим собой — просто жить. Согласен, перспектива спорная. Мне не известны взгляды Еленского на социальную гармонию, так же не ясна истинная причина его творчества. Давайте посмотрим совсем с другой стороны — откуда мы знаем, кем станет любой из нас, попади он в глубокое прошлое? Совсем не обязательно поэтом или бойцом. Кто-нибудь обязательно сломается. И вот это действительно страшно. Я в этом убедился, Слава, читая некоторые твои раритеты и инкунабулы. Честно скажу, на свой счет я глубоко задумался. А вот Еленский не сломался, устоял, ведь он... Пардон! — закричал Вадковский. — Забыл!
Он откинул крышку синтезатора и вырвал из приемной камеры новенькую тетрадку в сверкающей черной обложке с белоснежным срезом страниц. С изумлением перелистал. Страницы были чисты как снег.
— Восстановил, — резюмировал потрясенный Трайнис. — Реконструировал. Ты что сделал, несчастный?
Вадковский опасливо протянул Лядову тетрадь.
— Не вели казнить! — воскликнул Роман, падая на колени и склоняя буйну голову.
Лядов посмотрел на него, посмотрел на тетрадь.
— И здесь техника проклятая, — с неловкостью взглянул снизу Вадковский. — Я же говорил: кибер — идиот.
Лядов вдруг начал тереть ладонью лоб, отвернулся.
— Эй, Слава, ты чего? — Вадковский поднялся, обнял его за плечи, заглядывая в лицо.
Лядов кивнул, прокашлялся:
— Все нормально. Все одно к одному, действительно. Видимо, так проявляется мудрость истории. Нет, правда. Да я наизусть ее знаю — двадцать раз перечитал. Лучше скажи, что там по курсу? В одном уверен — Еленский был бы мало опечален утерей дневника. Он ценил только внутреннюю свободу и зов мечты.
— Наш человек, — твердо заявил Вадковский. Поднял глаза на экран и воскликнул: — Ребята, смотрите!
Глава 3. Камея
Планета целиком заняла экран. Поворачивалась, как новогодняя игрушка, блестя пятнами синего лака, шероховатыми зелеными материками и сизо-белой ватой облаков.
— Этап номер пять — какие будут приказания, капитан? — Вадковский вскочил и вытянулся по- уставному.
— Пошли в рубку, — буднично сказал Трайнис.
— Действительно, — сказал Роман, — пошло управлять посадкой на неизвестную планету из столовой, попутно хлебая борщ и жуя, шницель.
— А стажеру Вадковскому необходимо пройти курс пользования синтезатором, — сказал Трайнис. — А то, боюсь, свалится он как-нибудь в приемную камеру и восстановится до грудного возраста. Вот нам будет проблем с пеленками.
— Дети, сущие дети, — вздохнул Вадковский.
Они поднялись в рубку.
— Если позволите, — ни к кому не обращаясь сказал Трайнис и взял быка за рога.
Планета на экране прыгнула вверх, корабль стал проваливаться в узкую черную щель космоса между нижним краем планеты и рамкой экрана. Планета катилась над ними как шар-каток, пока совершался информационный облет.
Они облетели Камею за сорок минут. Анализатор не обнаружил на поверхности ничего выдающегося.
— Зеленая планетка, — с видом знатока сказал Трайнис.
— Садимся? — нетерпеливо спросил Вадковский.
Лядов смотрел на Камею и кусал губы.
Трайнис сделал паузу.
— Тебе куда, Слава?
— Все равно, — Лядов ткнул пальцем в самый центр огромного зеленого материка. — Можно сюда.
— Сюда так сюда.
Корабль начал опускаться.
— Посадка типа лифт, — вздохнул Вадковский. — Романтики столько же, сколько и в лифте. Гинтас, ты мог бы сесть в стиле высшего пилотажа — пикирующая «бочка» с «горкой», а в самом конце сделать сальто? Причем все это без зануления перегрузок.
— Хватит с нас, — отрезал Трайнис. — Пилотаж — это просто тренировка. Если тебе нужны острые ощущения — пойди попрыгай в кают-компании со стола.
Вадковский насупился:
— Ты, Гинтас, бескрылый и бесчувственный птеродактиль. Даже тридцать три оборота тебя не оправдывают.
— Перехватывай управление! — заорал Трайнис, глазами отшатнувшись от пульта.
Лядов вздрогнул.
Вадковский подпрыгнул, руки его заметались над пультом:
— Что? Что делать? Где?!
Он перевел бегающий взгляд на Трайниса. Тот с наслаждением беззвучно хохотал.
— Ага! Ха-ха!
— Иди ты к черту, Гинтас, — сказал Вадковский, с улыбкой расслабляясь.
Трайнис дьявольским глазом покосился на него, принимая управление:
— Прогрессор Вадковский, три балла вам, с минусом. Трояк!
— Осторожно, планета, — спокойно сказал Вадковский, покачиваясь в кресле. — Не промахнись.
Трайнис резко замедлил спуск и стал всматриваться.
— И вы тоже смотрите, — сказал он.
Лядов и Вадковский принялись смотреть.
— Ну? — спросил Роман, посмотрев с минуту в панорамный экран.
— Ноогенный феномен, — объяснил Трайнис.
Вадковский отмахнулся:
— Пусть анализатор смотрит, он глазастый.
— Во-первых, — сказал Трайнис, — никто не знает, что это такое. Во-вторых, шесть
