В гридницу один за другим приходили гонцы от воевод и тысяцких, а то и они сами. Великий князь отдавал распоряжения, посылал отроков проследить за исполнением приказов. Тут же смещал нерадивых и назначал других, более расторопных. Задания военачальникам давал, сообразуясь с их возможностями, умом, талантом: держал в голове тысячи мелочей и каждой находил применение.
Привели к князю тысяцких и сотских гостьбы, что встали на защиту Киева. Он внимательно оглядел всех, прикидывая, что за человек перед ним. Не упускал из памяти злоумышление полоцких купцов. Их старшину Пубскаря принял шестым по счету, говорил с ним ласково, хвалил за подмогу в трудный час. А за парчовой занавесью стояли в то время княжеские доглядчики и сквозь щели наблюдали за старшиной.
Пубскарь походил на коршуна. Подвижная маленькая голова на кадыкастой шее, горбатый нос, немигающие навыкате глаза мутно-голубого цвета. Даже сердце иного храбреца вздрагивало, когда Пубскарь смотрел на него в упор. Высокий, сухой и сутулый, он шествовал неторопливо и важно, подергивая головой. На вид ему было лет пятьдесят. Носил он черный плащ до пят.
Приняв всех старшин гостьбы, Святослав пожелал посмотреть сторонников. В сопровождении воеводы Вуефаста, старого Волдуты, Пубскаря и десятка охранных гридей выехал он в крепость Язину на берегу реки Лыбеди, притока Днепра. Ободряя ратников, князь благодарил их за подмогу, обещал награду достойным. Отметил про себя, что дружина полоцких сторонников стала неподалеку от башенных ворот с подъемным мостом через речку. Усмехнулся в душе.
— За подвиг ратный — по гривне серебра! И слава! — подчеркнул князь. — Слава!
Сказав это, заметил, как некоторые из полочан отвели глаза. Потом доглядчики доложили, что Пубскарь за спиной князя строил своим угрожающие рожи и исподтишка показывал кулак.
Святослав не стал убирать злоумышленников с опасного участка. Относительно их были у него свои планы. Только выходя из ворот крепости, шепнул что-то Вуефасту, а тот утвердительно кивнул головой.
Глава четвертая
Враг у стен Киевских
Наступил вечер. Подул северный ветер, принеся с собой холод и Ьелкий дождь. Святослав все еще обходил укрепления на берегу Лыбеди. Отрок принес теплый, на меху, плащ, но великий князь с досадой отмахнулся. Вокруг горели костры, возле них хлопотали женщины. Вкусные запахи витали окрест. Сновали вездесущие мальчишки с растрепанными волосами.
— Батянька, батянька, а яз нонче пять дюжин стрел исделал.
— Молодца!
— Дай меч поточу, батянька.
— Порежешься ишшо.
— Не-е! Яз умею.
— Ну попытай, пострел.
Большинство ратников города были в холщовых рубахах, в полосатых портах и лаптях. Ни пронизывающий ветер, ни дождь особенно не досаждали им. Зимой на охоте или на валке леса стужа лютая, но холод бежит от работы. В тех же холщовых рубахах намашутся они опорами, аж пар столбом. А нынче теплынь, ветерок пустяковый, а Дождичек брызжет к доброму урожаю.
В сторонке от костров забавлялась группа парней. Одни боролись, другие состязались в метании пудовых камней, третьи стреля-и из луков в поставленное на попа бревнышко.
Простодушные и беззлобные русичи потешались над промахом товарища и награждали победителя такими ударами по спине, от которых и бык пошатнется.
На юге сверкали зарницы, пророкотал дальний гром. Все разом повернулись туда, взметнули ладони к небу:
— Перун, отец наш, помоги сынам своим в злой сече!
— Знамено доброе, — объясняли волхвы. — Перун мечет стрелы огненные во вражьей стороне.
Наступил час трапезы. Женщины разносили глиняные и деревянные плошки с горячим варевом. Подавали их с поклоном, строго соблюдая старшинство — сначала по чину, потом по возрасту.
Около ворот крепости Язины и по чину и по возрасту старше всех был старик Окула, приковылявший сюда с внуком Бушуйкой. Не стерпел старый витязь — манил его по-прежнему гул боевого стана. Окуле всюду почтительно кланялись, приглашали к котлу, готовые уступить самое почетное место.
Всем без исключения, даже князьям и воеводам, виделся Окула скорее древним чуром, чем живым человеком. Гнева его страшились, а улыбку принимали как весенний дар Дажбога. Шутка ли — за свою долгую боевую жизнь витязь повалил более полусотни поединщиков разных стран, названия которых сразу и не выговоришь.
Когда старый богатырь начинал рассказывать о походах и битвах, собиралась такая толпа народа, словно сзывали ее вечевые била для неотложных дел. Люди пересказывали услышанное с такими подробностями и преувеличениями, что быль превращалась в сказку и летала по всей Руси, разносимая словно ветром гуслярами — сказителями былин.
В боевом стане или гриднице Окула всегда приходил в сотню своего сына, погибшего еще при первом походе князя Игоря на Царьград, более двух десятков лет тому назад. Все завидовали этой сотне, но переманить старого витязя никому не удавалось, хотя в отряде том уже трижды сменились гриди — иные состарились, другие пали в битвах.
Ценя внимание легендарного поединщика, сотня эта бесстрашно бросалась в самую гущу сечи и почиталась лучшей во всей дружине великого князя Святослава. Так уж повелось, что принимали в нее только отборных воинов, обладавших огромной силой. И мечей у каждого было по два на брата, ибо витязи орудовали обеими руками одинаково ловко.
Вся сотня была конной, и в ней не признавали щитов, считая их помехой на поле брани. Дружинник по имени Тука был самым слабым в отряде — он мог метнуть полупудовый камень всего лишь на два с половиной десятка шагов и очень болезненно переживал свое малосилие. Зато Тука был, как никто другой, остер на язык и обидным словом доводил врага до неистовства... Гриди этой сотни, как все очень сильные люди, в мирной жизни отличались простодушием, в битвах же были яростны и беспощадны.
Поэтому когда враг видел мчащегося на него колосса со сверкающими мечами в обеих руках, то стремился увильнуть в сторону или спрыгнуть наземь. Неосторожные обычно рассекались пополам. Именно в этой сотне оспаривалось право на поединки с лучшими вражескими нахвальщиками...
Когда подошел Окула, витязи встали. Сотский Святич почтительно взял старого богатыря под локоть и усадил на почетное место. Пришли отроки, принесли снедь с великокняжеского стола — горячий мясной бульон, ковриги хлеба, куски тушеного мяса, бочонок хмельного меда.
В городе и гриднице Святослав для дружины своей не жалел ничего, баловал гридей самым лучшим. В походе же князь довольствовался кониной или звериной, испеченной на углях, — ибо обозов с собой не водил. И дружина его трапезничала так же скромно.
Некоторое время все ели молча. Но после двух братин хмельного меда настало время рассказам, былинам, песням.
Гроза над Русью! Злой ворог занес меч, и уже завтра кто-то закроет очи в предсмертной тоске. А сегодня все веселы, смеются шуткам, черпают из бочонков мед и брагу. Им ли, людям ратным, горевать заранее, когда опасность и сама смерть всю жизнь от рождения ходят рядом? Что будет завтра, то Перун даст. А сегодня — гуляй Русь!
Оживление царило у костров, куда по слову великого князя прикатили бочонки с медвяной брагой, чтобы согреться вином и быть веселым. Пьянства перед битвой Святослав не терпел и не допускал никогда.
Летко отыскал великого князя у ворот на Лыбедь в сотне Святича. Старый Окула как раз рассказывал об осаде Константинополя дружинами руссов:
— ...Греки успели перегородить залив аграмадной цепью. Тогда повелел князь Олег вытянуть лодии на берег, поставить на кругляки и одеть мачты парусами. Ветер попутный был, и мы легко перетащили их посуху и спустили на воду уже в бухте. Тем временем дружины наши на суше разгромили полки ромейские.
