умереть проще, чем с этим жить! Вспомни мою старенькую маму, которая приезжала к нам и привозила всякие сладости — я у нее остался один, и она не переживет такой потери!
Не знаю, что повлияло больше: желание жить или желание не подвести товарища студенческих лет. Наверное, все же желание жить замаскировалось под удобную отговорку. Как в тумане я взялся за винтовку, быстро вскинул ее. Увидел на мгновение расширившиеся в испуге глаза Прошки, которые он тут же сильно зажмурил. А я, не ожидая команды, выстрелил и увидел, как расцвел красный мак на белой рубахе Прошки… Сквозь вату на мгновение повисшей тишины прорвался голос Степана:
— Зачет. Прямо в сердце!
Его голос потонул в вое Дуняши, оплакивающей свою недолгую любовь.
У меня из рук взяли винтовку, кто-то что-то говорил, я заметил презрение в глазах атамана, но продолжал видеть последний испуганный взгляд Прошки, который сильно зажмурился, как будто это могло его спасти.
Выстрела я не услышал, лишь ужасной болью разорвало затылок, и все померкло. Затем боль ушла, а я внезапно оказался вверху, увидев внизу свое тело с изуродованным выстрелом лицом — один глаз вытек — и Степана, склонившегося над телом с дымящимся маузером в руке.
— Атаман не любит сомневающихся. Прощай, Петр! — произнес он, наблюдая за агонией моего тела.
А я прочитал его мысли: «Это было неизбежно — Петя всегда был слишком сентиментальным, чтобы выжить в нашем новом мире. Рано или поздно он подвел бы меня».
Я все смотрел, прощаясь, на свое затихшее тело, с которого стаскивали одежду и сапоги ворчащие мужики:
— Такое добро перевел Степка — не мог дождаться, пока этот разденется. Вечно у него спешка — перед атаманом любит выслужиться.
Возникло ощущение полета, и я вспомнил, что этот путь преодолевал неоднократно в прошлом, которое казалось таким близким, — так актер-трансформатор на протяжении одного спектакля меняет множество масок-личин. Я уже не был Петром, так как эта маска была не лучше и не хуже прежних масок- жизней: монахиня, моряк, золотоискатель и много других. Я несся по темной трубе — канализации неба, которая была готова извергнуть меня в другую ипостась жизни. Смерти нет, господа!
…Леонид открыл глаза и, задыхаясь от пережитого, уставился в пугающую темноту комнаты. Рядом слышалось глубокое дыхание спящей супруги. Ему захотелось ее растормошить и заорать во весь голос:
— Меня только что убили, а ты храпишь и тебе все по барабану! Ты когда-нибудь переживала свою смерть?! Нет?! Понятно, почему тебе на все это начхать!
7
Заказанные статьи были напечатаны на страницах газет и журналов, а Леонид в качестве гостя побывал в радиостудии у Игната, использовав весь свой дар красноречия, чтобы привлечь внимание к работам умершего художника. Однако во время передачи раздался лишь один звонок от слушателя, и тот не по теме. Ожидания Леонида не оправдались — никто его не искал, не выходил на связь, чтобы поближе познакомиться с творчеством умершего художника. Даже знакомые коллекционеры проигнорировали все эти публикации, никак не отреагировали, а при встречах о них даже не упоминали.
Массированная атака захлебнулась, только начавшись, но это не убавило у Леонида оптимизма. Он продолжал готовить публикации в газетах, выставил в качестве лотов две картины Смертолюбова на аукционе в Интернете, указав цену в пять тысяч долларов за каждую. Это произвело большее впечатление, чем статьи: знакомые коллекционеры начали настойчиво интересоваться, все ли у него в порядке с головой? Неужели не понимает, что картины художника без имени — пустое место?
Теперь он уходил от разговоров, отделываясь короткими фразами, и этим подогревал интерес к картинам. Ведь его знали как человека, который не продешевит, а блестяще проведенные операции, когда он обставил ряд именитых коллекционеров, создали ему скандальную славу. Леонид, словно паук, методично, не спеша, ткал свою паутину, неуклонно следуя первоначальному плану. Цели первого этапа он достиг — возбудил интерес к картинам на уровне любопытства.
К вдове художника он не показывался более недели, посвятив себя работе. Она несколько раз ему звонила, вновь просила, чтобы он навестил ее, говорила о какой-то мифической угрозе, суть которой не хотела открыть в телефонном разговоре.
Было две причины, по которым он не являлся к вдове: первую он озвучил в разговоре с ней — занятость. Однако при желании он мог бы выкроить для встречи немного времени. Вторая причина была более серьезной: вернувшись от Эльвиры домой, Леонид почувствовал, что его тянет к ней, ее образ порой непрошено вторгался в его мысли, фантом ее тела манил, звал, привязывал к себе. Испугавшись этого, он решил какое-то время не встречаться с ней, пока не будет уверен, что сможет в любой момент оборвать эту связь.
Возникшая тяга к этой женщине была для него непонятной и уже этим пугала, настораживала. Эльвира обладала внешней привлекательностью — но разве в его жизни мало встречалось женщин даже более красивых, чем она, о которых тут же забывал, расставшись? Это непонятное влечение к ней он не мог ничем объяснить. Единственное, чем она отличалась от своих предшественниц, — в ее поведении присутствовало некое безумие.
«Это надо было додуматься — накуриться анаши и устроить посиделки на черепе! Предположим, она чокнутая, как и ее покойный муж, — но как я, абсолютно психически здоровый, пошел у нее на поводу?»
Воспоминания о мундасане вызывали у Леонида раздражение, хотя дни, а особенно ночи, проведенные с Эльвирой, оставили у него самые приятные впечатления и он был не прочь повторить подобную «командировку». Он боялся привязаться к этой женщине. И еще его пугало, что слишком много странного и необычного стало происходить в его жизни: сны, похожие на явь, и то болезненное состояние, в которое впал у Стаса. Было достаточно много «но», чтобы воздержаться от встречи с Эльвирой.
Решение временно избегать встреч с ней давалось ему тяжело, и он часто порывался, особенно после ее звонков, поехать к ней, лишь в последний момент останавливая себя усилием воли. В качестве альтернативы встречам с Эльвирой Леонид принялся более детально знакомиться с тем, что было связано с личностью ее покойного мужа, и к этому его побуждал не только меркантильный интерес в связи с продажей картин, а и просто любопытство. Смертолюбов как личность был в его понимании весьма странен, даже для среды художников, где всевозможных чудиков хватало.
Порой Леонид ловил себя на мысли, что никак не может представить себе Смертолюбова внешне, хотя знал из описания Эльвиры, что тот был невысокого роста, очень худощавый, подвижный, обычной наружности, носил длинные темные волосы, даже не тронутые сединой. Смертолюбов зачесывал их назад, открывая, как он говорил, «сократовский» лоб. Он также обладал тяжелым взглядом черных глаз, которым буквально «высверливал» собеседника — «глаза в глаза», и мало кто мог этот взгляд выдержать. По натуре был крайне самоуверен, громкоголос, любил поспорить и доказать свою правоту в жарких словесных баталиях.
Когда Леонид пытался соединить всю эту информацию в некий образ, у него получалось какое-то аморфное, расплывчатое пятно, словно этот ярый противник фотографии и после смерти не желал показать свое лицо, пусть даже ненастоящее.
«Пятидесятилетний Смертолюбов и юная Кассандра — чем он мог покорить ее сердце? А почему именно сердце? Может, он нахватался на родине «Камасутры» всевозможных удивительных штучек, поражающих воображение юных див? Будет весьма любопытно на нее взглянуть, пообщаться, возможно, она что-нибудь свое добавит к образу художника».
В субботний день Леонид отправился на «зеленку», чтобы проверить полученную от Стаса информацию и разузнать что-нибудь новенькое.
Ему не особенно верилось, что у художника, имеющего в качестве жены постоянно извергающийся
