Яросвет. Ничего схожего с человеческим обликом нет в нем; единственное, о чем можно помыслить, это о белом блистании, как бы коронованном золотыми пламенами.
В Навне, виднеющейся поодаль как голубое зарево, едва уловимо намечается абрис женского образа.
То, что говорит Яросвет, выразимо лишь средствами музыки. Это — невмещаемая в словах мука сознания своей вины: вины того, кому был вверен сверхнарод российский и кто, создав некогда род уицраоров как щит от внешнего врага, этим завязал узел великой исторической трагедии. Музыкальное звучание, которым отвечает Навна, говорит об идее искупления.
Тогда демиург направляет световое оружие на самого себя. Совершается нечто, схожее с рассечением груди. Видится так, как если бы освобожденные светящиеся волны ринулись из медленно поникающего, погасающего их вместилища вниз и вверх, по всем измерениям пространства.
Космос метакультуры вздрагивает весь, сверху донизу, Навна склоняется, собирая часть этих кровавых струй в нечто, подобное эфирной чаше. Видение обрывается. Во мраке слышны новые и новые судороги пластов, подобные землетрясению. Слабее и слабее, глуше и глуше. На фоне мрака возникают несколько слабых красноватых точек огня. Становятся различимы маячащие возле них человеческие тени и завихрения снега, опускающегося вокруг. Уясняется, наконец, что это — пепелище на месте великого города и уцелевшие его обитатели у бездомных костров. Мрак становится менее густым: это отсвечивает снежный покров, укутывающий пепелище. Посвистывает ветер. Где-то поодаль, то приближаясь, то удаляясь, пиликает гармоника.
Негромкие переговаривания у костров
— А не опасен ли этот запах Из радиоактивных зон? — Менее опасен, чем в лапах Очнуться у партизан. — Поменьше бы растабарывали, Блюли б свой долг… — Пораньше бы капитулировали: Тогда б был толк. Голос пьяной женщины, вдалеке
Бусы мои чистые, Кровь осатанелая, Стан молодой! Пестовали красные, Чествовали белые, Жмет любой. Шпана, слоняясь с гармошкой по пустырям
Господа-товарищи, Не хнычь по теплу: Вон — на пожарище Ляг в золу! Стен больше нету, Любись, где лежишь: Впоказ белу свету, Гол, как шиш. Проститутка
Улица-обочина Бомбой разворочена, Да мне-то что? В воронке обласкаю Хоть — трех, хоть стаю, Хоть — все сто. Еще женщина — визгливым голосом
Я милого-хорошего Изрезала на крошево Да в печь молодца. Любил борщок с ветчинкою, Да сам стал мертвечинкою, Вкусней холодца. Хохот, трехпалый свист.
Трое из катакомб, быстро проходя
— Чудовищно. — Да, но мелко. 
