одновременно как в последний раз. Мы оба знали: такого не будет ни у нее, ни у меня.
Стремиться к отчуждению…
Не торопись, а то успеешь.
Мне надо было научиться жить с этим.
Глава VI. Jnxe; ltybt
Время, когда я любил Лору и был влюблен в Ивонну, было самым романтическим в моей жизни. Я жил полноценной жизнью: чувство любви питало понимание, и чем больше становилось понимания, тем больше мне не хватало любви. Если бы я не любил так нелепо, размашисто и широко, то и понимать было бы нечего.
Я любил своих женщин еще и в том смысле, в котором мой дед любил свою корову Милку: они приносили мне пользу, были тем экзистенциальным веществом-компонентом, с помощью которого рождалась философия. Без любви не бывает философии (той философии, спешу заметить, которая и убивает любовь): вот мое открытие, которое я, Соломон, пытался как-то поставить на службу людям. Да, да, я был уверен, что познание в конечном счете должно приносить пользу человечеству.
Говорю же, я был романтиком: меня выдавала степень тотального отчуждения от страстей человеческих и при этом стремление быть счастливым.
Правда, понял я это уже задним числом.
Что же произошло? Не понимал, не понимал — и вдруг каким-то чудесным образом понял. Чудес ведь, как известно, не бывает.
Произошла самая банальная в мире вещь: переход количества в качество (спите спокойно, маэстро Гегель). Вот как это случается в человеческих отношениях.
Однажды я, как обычно, набрав пароль (моим многолетним паролем было слово «отчуждение»; если набрать это слово русскими буквами, но выставить чужой латинский алфавит, получается милая белиберда: jnxe;ltybt) вошел в интернет. Мой почтовый ящик был зарегистрирован, естественно, под именем «хомячок» (khomyachok) в одном из порталов. «Хомячок» (khomyachok), далее «собачка» @ и, наконец, координаты портала. Все как положено. У меня завязалась вялая переписка (в клубе знакомств — чего ради, спрашивается, мне было лезть в этот клуб?) с одной романтически настроенной особой, которую мне захотелось прибить и растереть предельной откровенностью. То, что со мной заигрывала барышня нежного возраста, сомнений не вызывало.
Сначала я изложил ей легенду о хомячке, затем поведал (с вкраплением интимных деталей) об отношениях с Лорой и Ивонной и в заключение спросил, что себе барышня думает о таком, как я? Честно и откровенно.
Барышня (baryshnya @ и т. д.) честно ответила, что мечтает о таком, как я. И, со зрелой женской мудростью и откровенностью молодости, разъяснила мне цену моих достоинств, которые я, как выяснилось, сильно недооценивал.
Я предложил встретиться; мы встретились у меня на квартире — «ровно в половине седьмого, Хомячок; в девять у меня деловое свидание с бывшим любовником».
Должен признаться, что такой любовницы у меня не было ни до моей Барышни, ни после. Она спокойно разделась и стала неторопливо причесываться перед зеркальной стенкой шкафа. Обнаружив на себе мой изучающий взгляд, скользящий по яблокам ягодиц (тело было свежее, несколько склонное к рыхлости и далекое от идеальных пропорций), тихо спросила (глядя мне в глаза через зеркало): «Что-то не так?»
По-моему, все было не так. Мы не успели толком пообщаться, и я даже не знал, нравится мне она или нет. Она явно поспешила перейти со мной на ты. Меня раздражала ее уверенность в своей женской неотразимости, хотя у меня было с десяток женщин, которые походя затмили бы ее неброский, хотя и несомненный, какой-то угловатый шарм. Без комплексов относиться к своему далекому от совершенства телу — самый ненавистный мне комплекс, плебейский по сути своей. Надо все было сделать не так, иначе, чуть бы больше иронии, может быть, застенчивости, и я бы смотрел на нее другими глазами.
Все, все было не так, но я, изо всех сил стараясь быть современным, ответил ей в тон: «Все великолепно, лялька».
Она была со мной нежна (это очень шло ее крупноватому телу) и явно старалась мне понравиться. Когда я назвал ее «моя девочка», она вцепилась в меня и старательно сдерживала страстные всхлипы, которые чередовались со сладкими судорогами, а потом долго гладила меня по волосам.
— Что у нас с тобой было: просто секс и ничего личного?
— Не знаю, — сказала Барышня, прижавшись ко мне. — Мне пора, милый.
Мне показалось, что она, причесываясь, уже выбросила меня из головы.
На всякий случай я спросил:
— Мы еще встретимся?
— Если ты хочешь.
— А ты?
— Пока.
Она маякнула мягкой улыбкой и аккуратно прикрыла за собой дверь. Я был совершенно обескуражен и никак не мог определить жанр наших отношений. Это были какие-то милые джунгли.
Я ни капли не дорожил отношениями с нею, и в этом была своя роковая прелесть. Ничто не проходит бесследно, и этот мимолетный опыт прибил именно меня. Оказалось, что именно я не готов к предельной откровенности на таких скоростях. Пришло поколение, которое мне нечем было удивить: весь мой опыт, который я копил по крупицам, она как-то необидно обесценила, походя сдав в утиль. Но так не бывает; что- то здесь не так.
И только когда Барышня исчезла из моей жизни — так же неожиданно, как и появилась, не Барышня, а Бабочка, упорхнувшая, кажется, в Лондон, — в голове моей сложилось невеселое резюме. Женщины, как ни странно, уважали меня за то, что я был самим собой, был «таким» (то есть честно вел свою родословную от хомячка), потому что в глубине души они признавали, что я был похож на них. И они были «такими», да еще как «такими». Во всех нас комфортно жил русский хомячок, и это была тайна, объединяющая нас. Только женщины и мужчины моего поколения почему-то изо всех сил старались не замечать хомячка в себе (хотя каждый был с ним знаком: такова была моральная мода этого — тоталитарного — времени, времени империи), а новое поколение демократично изо всех сил выставляло его напоказ. Что-то мне подсказывает, что так поступать нельзя — не следует из лучших побуждений путать человека с хомячком.
До сих пор не знаю, благодарен я Барышне или нет, но дело ведь даже не в ней. Она была каплей, переполнившей чашу количества, которое превратилось в нектар иного качества. Всего лишь капля — но после нее я стал пить в жизни иной хмель. Я стал чище и разборчивее. Вот вам еще один закон — закон последней капли, которую невозможно предвидеть (нельзя же просчитать все с точностью до капли!), но после которой мир становится иным.
Сам компьютер с тех пор стал для меня способом отчуждения, а всемирное виртуальное пространство — зоной отчуждения.
Глава VII. Мама
Когда мой бедный папа окончательно понял, что он выздоравливает, что болезнь его — цепкий cancer — отступила, он почувствовал прилив сил и какое-то вдохновение. Однажды он позвонил мне.
— Нам надо поговорить серьезно и откровенно, — сказал он голосом, в котором не было и следа немощи.
— Мои уши на гвозде внимания, — изрек я, подражая в немногословии и невозмутимости индейским вождям, привыкшим к изнурительным переговорам с наивными бледнолицыми.
