тело девочки.
– Взял – тихо сказал один из казаков.
Джигиты и офицер слезли с коней и нагнулись над девочкой, положенной на песок.
Казаки столпились у воды, вглядываясь в другой берег. Девочка приподнялась, села и протянула руки к одному из горцев. Джигиты стали что-то говорить офицеру, горячо размахивая руками. Затем все сели на коней и скрылись в лесу, подернутом синеватой дымкой сумерек.
– В плен увели! Прощай теперь, правильный поручик, – вздохнул кто-то из солдат.
– Кто его знает! Может, и не пропал! Черкес – он тоже сердце имеет… Может, и вернется еще наш поручик, – задумчиво ответил черноусый сотник.
Поручик вернулся через неделю, когда Лаба уже вошла в свои берега. Вместе с двумя адыгейскими джигитами он выехал из леса, о чем-то поговорил с провожатыми, а затем спокойно, не торопясь переправился через реку. Его встречали и казаки, и солдаты, и офицеры. На поясе у поручика висел серебряный с чернью адыгейский кинжал.
– Теперь он и те черкесы – кунаки, друзья, вроде побратимов, – объяснил сотник.
Не встречал «правильного поручика» только старый солдат Иван Секачев. Несколько дней назад его отправили с турецкой пулей в груди в лазарет в Усть-Лабинскую крепость.
Недолго пробыл в Тенгинской поручик. Пожил он недели три в станице, поездил на своем гнедом скакуне» а затем начальство перевело его в другой полк. Среди солдат прошел слушок, что отправили его из станицы па доносу князька – за дружбу с адыгейскими джигитами, за то, что не давал он издеваться над солдатами.
Когда облетела золотистая листва с деревьев и загуляли по бурой степи холодные зимние ветры, в станицу Тенгинскую прибыла «оказия» и с ней вернулся из лазарета солдат Иван Секачев. Вечером в хате казачки Марфы сошлись самые старые солдаты полка, чтобы поздравить товарища с возвращением. Седоусый, худой, с желтым от лихорадки лицом, сидел Иван Секачев на почетном месте и разливал чихирь.
– Да, братцы, убили нашего «правильного поручика», нет его уже на свете, – вздохнув, сказал Иван.
В полутемной комнате наступила тишина. Бледный огонек каганца вздрогнул, и на стенах запрыгали серые тени.
– Где убили? Кто? Черкесы? – посыпались вопросы.
– Да нет, не черкесы… Офицер один убил, жандарм, наверное… Наш поручик против царя, слыхать, писал, чтобы, значит, все свободно жили на своей земле: и русские, и черкесы, и другие… Вот, говорят, за это его и убили…
Старый солдат роздал чарки и предложил:
– Выпьем же за то, чтобы сбылась думка о свободном житье, выпьем за светлую память нашего правильного поручика Михаила Юрьевича Лермонтова! Пусть будет земля ему пухом!
Седоусые солдаты молча чокнулись чарками и под злобный вой зимнего ветра, бьющегося в окна, выпили: крепкий хмельной чихирь.
Как Илья Журба казаком стал
Растет у нас на Кубани такой кустарник – лозняк. Как подует ветер, он ниже любой травы кланяется, а в тихую погоду – выпрямится, поднимет ветки и стоит себе красуется, словно богатырь какой… Наш станичный атаман Тимофей Убийвитер был точь-в-точь как тот лозняк – начальству ниже всех кланялся, а перед простым человеком большого начальника из себя строил.
Надо вам еще сказать, что был Убийвитер, как говорится, казак с головой и умел дела с выгодой для себя устраивать. Свою старшую дочку он умудрился выдать замуж за полковника, который в канцелярии самого Кубанского войскового атамана служил. Вторая дочка нашего атамана была замужем за богатым екатеринодарским купцом. Потому был Тимофей в большой чести у высокого начальства и не знал, куда девать гроши.
В станице он делал все, что захочет, и страшился только одного – смеха. Стоило при атамане каким- нибудь казакам посмеяться промеж себя – как Тимофей сразу выпячивал грудь, хмурил брови и с подозрением смотрел на смеющихся.
И вот как-то пришла весть, что проедет через нашу станицу сам господин атаман войска Кубанского. Что тут началось! Всех казаков Тимофей выгнал равнять дорогу и чинить заборы. Бабам было строго приказано хаты белить. Даже ребятишек Убийвитер к делу приставил – велел улицы подметать и водой сбрызгивать;
Атамана ждали на следующий день утром. И вот еще солнце не успело подняться из-за хат, а станица наша уже вся была на ногах. У правления, возле оседланных коней, дежурила сотня отборных казаков. Правленческий писарь в садочке в сотый раз дрессировал станичный духовой оркестр, в котором было четыре трубы и барабан. На площади толпился принарядившийся народ, а на колокольне сидел самый глазастый казачок и следил за Екатеринодарской дорогой. Сам Тимофей Убийвитер, потный и запаренный, в белой черкеске бегал по улицам и проверял, хорошо ли выбелены хаты и подметено ли возле дворов. Потом Тимофей прибежал на площадь и, стал осматривать казачьих коней, потому что была всем известна любовь кубанского атамана к отличным лошадям.
Часов в десять, когда все уже здорово умаялись и размякли под жарким солнцем, раздался с колокольни истошный крик:
– Едет! Едет! Пыль аж до неба подымается!
Атаман сорвал с себя шапку-кубанку, перекрестился и подал команду: – Давай!
И сейчас же казаки вскочили на коней, из садочка, как горошины из стрючка, брызнули музыканты, а на колокольне запели, заиграли колокола.
Не прошло и пяти минут, как в конце улицы, возле выгона появилось пыльное облако.
Атаман наш соколом влетел на коня, махнул рукой и еще раз выкрикнул: – Давай!
Духовой оркестр грянул, не то «Боже, царя храни», не то Похоронный марш, но так страшно и оглушительно, что у казаков шарахнулись кони. Вперед шагнули станичные старики с хлебом и солью. Соловьями заливались колокола.
– Смир-рно! На краул! – гаркнул атаман и рванул из ножен шашку.
Пыльный клубок докатился до площади, остановился и рассеялся.
И все увидели, что в тачанке, запряженной лихой гнедой тройкой, сидит всего один человек. А когда разглядели, кто этот человек – по площади прокатился хохот. Захлебнулся и смолк: оркестр. Только колокола продолжали свой веселый перезвон.
В тачанке, натянув поводья и улыбаясь, сидел Илько Журба – всем известный цыган-конокрад, лихой, веселый, но неудачливый хлопец. Сколько раз он крал коней – столько его и ловили. А не убили только из-за веселости. Как видно, Илько не рассчитывал на такую торжественную встречу и был поражен ею – яркий рот его под черными усами широко раскрылся от удивления темные глаза стали совсем круглыми. Но находчивый цыган быстро преодолел растерянность. Он встал в тачанке, махнул смоляным чубом и гаркнул:
– Молодцы, казаки! Благодарю за торжественную встречу! Жалую пану атаману нанки на штаны! – Он тронул поводья, и гнедые жеребцы нетерпеливо затоптались на месте. – А теперь, звиняйте – некогда! Спешу по своим делам… Ждут меня жинка моя да ребята малые, так что, прошу дороги!
– Нет, погоди! – недобрым голосом проговорил Тимофей Убийвитер и сердито покосился на колокольню, где все еще заливались колокола. – Откуда у тебя эти кони?
– Нашел – насилу ушел! А догнали б – еще дали! – с лихостью отчаяния ответил цыган. – А что бедному Илько делать? Земли у него нет, а жена, дети есть-пить просят.
– Да я теб-бе! – задохнулся от злости Убийвитер. – Сгною подлеца!
Он обернулся, чтобы позвать тыждневных, и замер с открытым ртом. В нескольких шагах от него остановился новенький щегольский фаэтон, и из-под поднятого верха выглядывали генеральские погоны и
