Вернер… Ганс! Скажи им! Скажи этим русским, что я говорю правду и только правду…
— Да, Фридрих, я могу подтвердить, что ты привел правдивые факты: твоя дочь Лотта настоящая коммунистка, и все мы уважаем ее, ты укрывал меня у себя, когда я бежал из фашистского концлагеря, у тебя в доме собирался на заседания наш подпольный комитет… Все это правда и только правда…
— Вот! Слышите, герр оберст! — Шперлинг торжествующе помахал над головой устремленным в потолок пальцем. — Это вам говорит старый коммунист Ганс Вернер, мой друг…
— Да, Фридрих, я могу подтвердить только то, что ты — человек, сочувствующий коммунистам. — Глаза Вернера с болью смотрели на предателя. — Еще вчера я поклялся бы в этом. А вот сегодня поклясться не могу.
— Но почему, Ганс?
— А потому, Фридрих, что я тебя знал только как Шперлинга. Другие же тебя знали, как Шланге…
Шперлинг судорожно втянул в себя воздух, рот его перекосился.
— Я снова спрашиваю вас, Фридрих Шперлинг, — вмешался в разговор подполковник Смирнов. — Признаете ли вы, что были штатным осведомителем местного гестапо, имели кличку “Шланге” — “Змея” и выдали гестапо подпольный городской комитет Коммунистической партии? Весь состав комитета был арестован и казнен… — Подполковник раскрыл перед арестованным одну из зеленых папок. — Вот ваше личное дело в гестапо, Фридрих Шперлинг. Здесь имеется ваше фото, ваша подписка-обязательство, перечень ваших предательств. — Довольно! — простонал Шперлинг. Он сжался в комок, опустил голову и прикрыл лицо руками.
— Дайте ему воды, лейтенант, — сказал подполковник Смирнов.
Старик жадно осушил стакан и немного пришел в себя.
— Хорошо, — слабым, надтреснутым голосом заговорил он. — Я расскажу, как и почему я пошел на это… Клянусь богом, у меня не было выхода.
— Рассказывайте! — голос подполковника звучал властно и твердо.
— Это было два года назад… Ночью ко мне в дом постучала моя дочурка, моя Лотта… Гестапо охотилось за нею. Она была простужена и измучена. Я накормил ее, напоил чаем с вишневой наливкой и уложил спать в комнате на втором этаже. А через полчаса ко мне ворвались они…
— Кто?
— Гестаповцы… Их было четверо. Двое остались в передней, а двое предложили мне пройти вместе с ними в мой кабинет… Нет! Они не кричали на меня, не били, не оскорбляли. Они были сдержанны и вежливы. Но лучше бы они меня били! Один из этих страшных гостей с улыбкой сообщил, что им известно, в какой комнате спит моя дочь-коммунистка. А другой принялся расписывать, каким зверским истязаниям подвергнется моя девочка, прежде чем они повесят ее… И когда я был уже почти без сознания от ужаса, гестаповцы предложили сделку: они не трогают мою Лотту, а я становлюсь их осведомителем. Мне дали задание высказывать дочери свое сочувствие коммунистам и сделать наш дом явочной квартирой… — Старик помолчал и глухо закончил: — Что мне было делать? Я согласился…
— У меня есть вопрос. Скажи, почему гестапо не арестовало меня, когда я скрывался в твоем доме? — спросил Вернер.
— Я просил не трогать тебя, Ганс, так как боялся, что после ареста подпольного комитета коммунисты перестанут доверять мне. И кроме того, ты ожидал посланца центрального комитета компартии…
— А он не явился! — со вздохом проговорил Вернер. — Он погиб при бомбежке пассажирского поезда английскими самолетами.
Предатель сидел, понурив голову, вжав ее в костлявые плечи и бессильно опустив руки. Вдруг он очнулся от оцепенения и сказал:
— Я понимаю свою вину… Я не прошу снисхождения, потому что не вправе рассчитывать на него. Но у меня есть к вам, к тебе, Ганс, одна просьба… Я умоляю вас ничего не говорить Лотте о моем предательстве.
Выцветшие глаза старика налились слезами. Ганс Вернер, не глядя на него, набивал табаком свою старую трубку. Подполковник наблюдал за предателем.
— Слушайте, Фридрих Шперлинг. Я могу обещать вам исполнение вашей просьбы. Более того. Думаю, что вы сможете рассчитывать и на какое-то снисхождение, если только поможете нам.
Старик насторожился и вскинул голову.
— Что я должен сделать?
— Вы знаете, где сейчас скрываются диверсанты из организации “Вервольф”, где находится штаб этой организации?
— Знаю. Базой этой организации является подземелье замка Железного Рыцаря — того самого замка, в котором мы находимся.
— Как попасть в логово вервольфовцев.
— Думаю, что мало кому так хорошо известны тайники этого замка, как мне!
— Каким образом вы узнали их?
— Владелец замка Отто фон Шлиппенбах очень интересовался историей своего рода. Он еще до войны создал в замке небольшой музей Железного Рыцаря. Этим музеем заведовал мой лучший друг доктор Фишер. Я помогал ему в работе. Среди старых рукописей, хранившихся в библиотеке замка, мы обнаружили план тайных переходов и различных секретных приспособлений, сохранившихся еще с рыцарских времен.
— Где этот план?
Шперлинг развел руками.
— Не знаю! Он был у доктора Фишера. А мой друг Густав Фишер умер в начале войны. Но я отлично помню этот план, так как мы вместе с Густавом совершили много увлекательных путешествий по тайникам замка.
— Гестапо знало, что вам известны эти тайники?
— Конечно, нет! Иначе они уничтожили бы меня… Но гестаповцы, а значит, и “Вервольф” были осведомлены о том, что я участвовал в создании музея. Потому мне и поручили заявить вам, герр оберст, что в замке снова создается музей.
Резко прогудел полевой телефон.
— Лейтенант, ответьте! — распорядился подполковник и снова обернулся к Шперлингу. — Вы сможете начертить нам план замкового лабиринта и всех его секретов?
— Конечно! Хоть сейчас. Принцип схемы лабиринта весьма любопытен. В глубины его, в самое сердце тайны, так сказать, можно проникнуть только одним ходом. А из глубинного подземелья в замок ведет около двадцати ходов.
Шперлинг приободрился, и даже легкое подобие улыбки раздвинуло его впалые губы.
Утро выдалось таким ясным солнечным, какие редко бывают в туманной Прибалтике.
После завтрака Коля вышел во двор замка и направился к небольшому садику, разбитому в том месте, где дольше всего бывало солнце. Яблоньки отцветали, и в воздухе кружились легкие розовые лепестки.
Еще издали Николай увидел Наташу. Девочка сидела на скамейке, закинув голову назад, и задумчиво смотрела в высокое синее небо.
Коля решил подкрасться и напугать ее. Он бесшумно пробрался вдоль ряда яблонек, оказался в трех шагах от девочки, взглянул на нее и вдруг решил, что задумал глупость.
Смуглое, румяное лицо Наташи было задумчивым и безмятежно спокойным.
— Здравствуй, Ната! Доброе утро! — тихо поздоровался Коля.
Девочка встрепенулась. Большие черные глаза приветливо взглянули на Николая.
— Доброе утро, Коля… Садись… — Наташа улыбнулась. — Знаешь что? Давай уйдем из этого страшного замка!
— Куда?
— Куда-нибудь… Хоть немного прогуляемся на свободе. Здесь все время чувствуешь себя, как в клетке.
— Пошли! — согласился Николай.
