— Верно, тетка Горпина.
Заговорили, зашумели снова все сразу, и Остап Григорьевич, поглядывая на разгоряченные лица женщин, внимательно вслушиваясь, понимал: нет, сейчас они уже не позволят друг другу работать кое- как.
А женщины и про обед забыли. Возбужденные крики еще долго раздавались над полевым станом:
— Забрали флажок несправедливо! У нас делянка не такая тяжелая.
— А-а… нашла, на что спираться! Вумница!
— Вот перейдем с обеда на ту загонку, с краю… Там хлеб высокий, густой.
— Нехай товарищ Бутенко приедет или председатель… Они скажут, кто спереди, кто позади.
Петро, возвращаясь из лихолитовской бригады, еще издали услышал галдеж на полевом стане Варвары и обеспокоен-но подумал: «Что за черт! Подрались, что ли?»
И, выяснив у Гриши Кабанца, встретившегося ему на дороге, причину шума, рассмеялся над своим предположением.
— Сколько всего убрали до обеда? — спросил он учетчика.
— Десять гектаров и шесть соток. Могли б и больше, да дядько Андрей простоял с лобогрейкой сорок минут.
— Ну, я им еще подбавлю масла в огонь, — сказал Петро. — Федор Кириллович сегодня убрал уже двенадцать и восемь сотых.
Полина Волкова никому не могла бы признаться в том, что переживала она в последние дни. Впрочем, она и сама себе еще не давала ясного отчета в происходившем.
Днем, пока она была среди людей и на нее сваливалось множество всяческих обязанностей и забот, было легко и хорошо. Работа секретаря комсомольской организации ее увлекала и радовала.
Ее умение во всем и со всеми быть простой и непосредственной молодежь быстро оценила. Комсомольцы и ребятишки наперебой старались придумать, подсказать что-нибудь новое, чтобы заслужить у Полины короткую похвалу: «Молодец!» или нежное: «Ты — мое золото!»
Но, приходя поздно вечером к себе домой, в маленькую комнатку в хате школьной сторожихи, Полина старалась поскорее лечь и заснуть, чтобы не остаться наедине со своими мыслями.
Память настойчиво воскрешала перед ней тот солнечный летний день, который она провела в последний раз вместе с Саввой.
Накануне она уговорила его поехать в пионерский лагерь «Запорожстали», где когда-то работала вожатой отряда. Они, вспомнив детство, весь вечер резвились, как дети, побыли с ребятишками на традиционном костре. Глядя на тлеющие искры догорающих веток, на шумную детвору, на веселое, ставшее вдруг по-мальчишески беспечным и озорным лицо Саввы, она думала тогда: «Как хорошо жить!»
Впереди все рисовалось безоблачным и светлым. Оба они — студенты выпускного курса — давно решили ехать работать в село вместе, и до этого желанного дня оставалось совсем немного.
А в полдень, уже собираясь в город, они услышали по радио речь Молотова о нападении гитлеровских полчищ. Полина смотрела в лицо Саввы; он сильно волновался, хотя и старался этого не показать.
В сентябре она узнала, что Савва, ушедший на фронт добровольцем, погиб под Киевом, и после этого ей было невыносимо трудно видеть молодых мужчин, почему-либо оказавшихся не на фронте, а в эвакуации.
А теперь эта встреча с Петром Рубанюком! Он удивительно был похож на Савву! И не только внешностью — глазами, голосом, улыбкой, смуглым румянцем; Савва был таким же деятельным и энергичным, так же, как Петро Рубанюк, умел зажигаться на работе, ладить с людьми, увлекать их тем делом, которым сам увлекался.
Полина никому не говорила об этом сходстве, которое заставило ее снова пережить свое горе, выбило из колеи.
Самым непонятным и досадным было то, что ее невольно влекло к Петру, так же как когда-то к Савве: ей были приятны его удачи, ее огорчало, если у него что-либо не ладилось. С какой радостью прислушивалась она к словам криничан, хваливших молодого председателя! В это время она чувствовала себя почти счастливой, словно речь шла об очень близком ей, дорогом человеке.
Лишь огромным напряжением воли ей удавалось скрывать от Петра все, что с ней происходило.
На другой день, после того как в первой бригаде случилась перепалка между старыми и молодыми вязальщицами, Полина Волкова, чуть забрезжил свет, помчалась к Варваре.
Перед зарей покрапал дождик. Трава под ногами, потемневшие кусты сирени, розовые и желтые мальвы у хат блестели бисеринками брызг. С деревьев медленно падали капли. Пахло мокрой землей, подопревшим сеном.
У ворот Горбаней стоял, сонно позевывая, Андрей. Держа в руке конец налыгача, он смотрел, как телушка с хрустом щиплет бурьян у плетня.
— Доброго ранку, Андрей Савельевич!
— Доброго здоровья, если не шутишь!
— Варя дома?
— На степь собирается.
Варвара выглянула из дверей с махоткой в руках.
— Что так рано, голубонько?
— Дело, Варвара Павловна. — Девушка улыбнулась насупленному Горбаню. — К вам тоже разговор, Андрей Савельевич.
Волкова побежала к хате и на цыпочках последовала в кухню за хозяйкой.
— Придумала, как быстрей вязать, Варя, — торопливо прошептала она, поглядывая на спящих детей. — Людей потребуется меньше, а сделаем больше.
Варвара пристально, с явным сомнением посмотрела на возбужденное лицо девушки.
— Не верите? — Волкова откинула прядь волос, упавшую на лоб. — Можно в два раза больше сделать снопов. Я попробовала вчера вязать и думала над этим.
Варвара, покрывая голову платком, часто мигая ресницами, слушала. На пятнистом, чуть припухшем со сна лице ее было написано снисходительное любопытство.
— Это как на производстве, — пояснила Волкова: — разделение труда. Одна готовит перевясла — и только! Другая — валки. Третья вяжет.
— Ну и что?
— Двинем дело быстрей.
Несколько минут спустя Волкова, поджидая Варвару возле ворот, говорила Горбаню:
— Мы, Андрей Савельевич, обсуждали вчера, чем вашей животноводческой бригаде помочь.
— И что надумали?
— Решили выделить пока двух комсомольцев.
— Зачем это?
— Будут массовую работу вести. За молодняком смотреть. К телятам и ярочкам прикрепим пионеров. Пусть шефствуют;.
Горбань поскреб ногтем висок, неохотно согласился:
— Не препятствую.
Подумав, он повторил:
— Нет, не препятствую. Давайте… Партейных у меня нету, нехай комсомольцы заворачивают.
Село просыпалось… В соседнем дворе, за кустами акации, опоясанными глиняной огорожей, отбивали косу.
— Дедушка Егор! — крикнула Волкова наугад.
Звук затих. Из-за листвы показалась желтая плешина, Потом борода.
— Кликал кто?
— На степь пора, опаздываете.
