направление, шел однажды Петро на ферму к Андрею Горбаню и, поровнявшись с двором Лихолита, услышал громкие причитания, доносившиеся из хаты.
«Со Степаном что-нибудь стряслось», — мелькнула мысль у Петра. Он быстро свернул с дороги, пробежал двор и открыл дверь.
Старуха почти замертво лежала в кухне на кровати. Христинья то принималась брызгать на свекровь воду, то закрывала глаза платком и голосила.
Петро увидел на столе извещение со штампом и печатью воинской части. Командование гвардейского танкового полка сообщало, что гвардии старшина Лихолит Степан Кириллович погиб смертью храбрых в боях за город Сохачев, в Польше, и посмертно награжден орденом Ленина.
Тщетно пытаясь подыскать слова, которые могли бы их утешить, Петро молча опустился на лавку, машинально свернул дрожащими пальцами самокрутку.
В этот же день он узнал от Громака о том, что погиб на фронте и Григорий Срибный. Мать его умерла во время оккупации, больше никого из близких, кроме Нюси Костюк, его невесты, у погибшего не было, и похоронное извещение осталось в сельраде.
Два дня после получения этих извещений Петро ходил угрюмый, с потемневшим лицом. Смерть по- прежнему вырывала тысячи людей из огромного, сияющего под весенним солнцем мира.
Но с весной прибавилось хлопот и у Петра и у остальных криничан.
Как только оттаял верхний покров земли, люди Чистой Криницы, Сапуновки, хутора Песчаного, вооружившись лопатами, кирками, ломами, вышли рыть ямы для столбов электропередачи. Строители штукатурили, стеклили новое здание электростанции. Рабочие из Харькова, как было обещано, приехали монтировать оборудование, помогали тянуть провода к колхозам.
До начала посевной оставался добрый месяц, но уже полным ходом шла работа в бригадах: проверялся инвентарь, озимые посевы подкармливались навозом-сыпцом, ставился на отдых рабочий скот. Громак, забывая о сне, переоборудовал с помощью комсомольцев просторный дом Малынца под временный красный уголок и радиоузел.
За несколько дней перед этим Громак говорил на собрании коммунистов и комсомольцев колхоза:
— Учтите, товарищи, потрудиться нам предстоит напряженнее, чем до сих пор. Мы стали более крепкими, организованности у нас больше. Но надо не только залечить раны, нанесенные войной. Мы обязаны двигаться вперед, сделать за год столько, сколько в другой раз хватило бы на три-четыре года… Не можем мы топтаться на одном месте.
— Сделаем, — откликнулся со своего места Федор Лихолит. — Раз надо, сделаем!..
Простые эти слова крепко запомнились Петру. В душу его нет-нет да и закрадывались сомнения: «А осилим ли то, что задумали? В хозяйстве столько прорех, что, того и гляди, опять попадешь в отстающие… Не лучше ли подождать, пока вернутся с фронта самые молодые, энергичные, напористые?»
Но вспоминались твердые слова Федора: «Раз надо, сделаем!» — и тревога Петра рассеивалась.
В Днепре с каждым днем прибывала, поднималась полая вода. — Земля давно оттаяла. У обочин дорог, на криничанских огородах и садах сквозь прошлогодний рыжий бурьян пробивались прозрачно- нежные былинки травы. На тополях и вербах набухали, распускались почки.
В пасмурное и теплое мартовское утро к Петру в правление вошел высокий пожилой мужчина, в аккуратной солдатской шинели, без погон, в цигейковой ушанке. Пока Петро разговаривал с приехавшими из соседнего колхоза людьми, он, поминутно вытирая платком лоб, долго стоял около карты будущей Чистой Криницы.
Приезжие, наконец, попрощались.
Тогда солдат подошел к столу и, глядя на Петра большими навыкате глазами, отрекомендовался:
— Здравия желаю! Лаврентьев…
Петро, вглядываясь в тщательно выбритое лицо пришедшего со свежим шрамом на крупном, раздвоенном подбородке, узнал мужа Федосьи. Последний раз Петро видел его еще до своего отъезда в Москву на учебу.
— Здравствуйте, Ефим Васильевич, — пожимая его большую волосатую руку, сказал Петро. — Слыхал, слыхал, что приехали! Отвоевались, значит?
— Извиняюсь, правильное мое отчество — Сергеевич, — поправил Лаврентьев. — Вы меня помните плохо, мальчонкой тогда были… Отвоевался, товарищ председатель, по ранению, и пришел поблагодарить за жену и деточек, что не дали им погибнуть.
— Благодарить не за что! Да вы садитесь. Лаврентьев сел.
Сняв ушанку, осторожно положил ее на краешек стола.
— Зайду, думаю, посоветуюсь, — продолжал он, — потому что семейство мое, видать, на лето еще тут останется.
— А вы что же? Уезжать задумали? — с нескрываемым огорчением спросил Петро.
Лаврентьев, не отвечая, оглянулся на карту.
— Хочу спросить вас… вот этот план, он что планирует?
— Это схема наших работ в колхозе, — охотно пояснил Петро и слегка зарумянился, как и всякий раз, когда ему приходилось говорить с кем-нибудь о своих замыслах.
— Что же к чему? Поясните, пожалуйста…
— Там вон штрихом обозначены поля севооборота, зеленым — сады. Голубые кружки — пруды, водоемы. А вон те кружочки — новые фермы, мастерские, амбары, колхозный гараж…
Лаврентьев долго, не мигая, глядел на карту, потом перевел глаза на Петра.
— И когда думаете взяться за это дело?
— Уже взялись. Людей маловато, но кое-что делаем… Электростанцию к Первому мая пустим, питомник для молодых садов расширили.
— Так, так…
Лаврентьев снова повернулся к карте. Петро ревниво следил за выражением его глаз. О Ефиме Лаврентьеве еще до войны упрочилась добрая слава человека, у которого «золотые руки» и светлая голова. Первоклассный плотник, рассудительный и дельный человек, он жил неплохо и до коллективизации, но в колхоз вступил одним из первых, сразу оценив его преимущества перед единоличным хозяйством. И, следуя его примеру, в колхоз тогда потянулись многие середняки.
Петро не без волнения ожидал, как отнесется Лаврентьев к его планам, получившим пока воплощение вот в этой карте.
— Так, так; — задумчиво произнес Лаврентьев, как бы подытоживая какие-то свои мысли, но не торопясь их излагать.
— Куда же вы задумали уезжать, Ефим Сергеевич? — с деланым равнодушием осведомился Петро.
— Доложу, ежели интересуетесь… Лежал я последний раз на излечении в Краснодаре. Так вот из Майкопа туда приезжал инженер. С завода. Дуже приглашал мастером на деревообделочный. Квартира с огородом, деньги хорошие, ну и так и далее. По моей квалификации, думаю, в селе сейчас работы нету. Двери сколотить, заборчик поставить или еще такое подобное — это каждый может. Мудрости тут никакой нет…
«Это, дорогой товарищ, дудки! — слушая медлительную речь Лаврентьева, беспокойно думал Петро. — Придется инженеру другого мастера подыскивать».
Вслух он сказал:
— Не знаю, о каком вы селе говорите. А вот у нас правление решило в этом году полевой стан в бригаде Федора Кирилловича строить — большой дом, о пяти комнатах. Повторяю, большой! Хороший, из кирпича, под черепицей. Дневные ясли, столовая, женское и мужское общежитие. Душевая. Конюшни отдельно, крытый ток. Ну, конечно, электричество, садик, прочие удобства…
— И когда думка такое строить?
— Кирпич уже купили в Богодаровке.
— Так, так…
— И вот, когда мы услышали, что вы вернулись, очень обрадовались. Думали — есть кому возглавить строительство.
