— Только мать ее меня мучит, — пожаловался Петро. — Заладила: гулять свадьбу по старым обычаям.
— Венчаться?
— Ну, этого не требует. А чтоб свашки, караваи там разные, подарки.
— Это ничего, — сказал Бутенко, смеясь, — лишь бы повеселее. В старину здорово умели свадьбы играть.
Он вышел из хаты, стал набивать трубку. Петро постоял рядом, ощипывая ветку акации, сказал:
— Хочу вас спросить. Вы Алексея Костюка, наверное, знаете?
— Механика?
— Его из партии исключили. Ведь золотой парень был.
Бутенко, держа в зубах нераскуренную трубку, задумчиво разглядывал свои запыленные сапоги. Повременив, ответил:
— Он агронома избил. За это наказать-то стоило. А вообще… разберемся, кто из двоих больше виноват. Поторопились с решением. Райком займется этим делом, выясним.
— Не нравится мне этот Збандуто, — откровенно признался Петро.
В глазах Бутенко мелькнула и погасла неуловимая искорка.
— Что тебе в нем не нравится?
— По-моему, костяная нога он, а не агроном. Не лежит у него душа к живому делу. Взять хотя бы первую встречу со мной. Я ему о садах, а у него заслонки на глазах…
— Специалист он опытный. Лучшего пока в районе нет. К нашему сожалению.
Вскоре ко двору подъехал на правленческой бричке Тягнибеда.
Бутенко простился со стариками и, пообещав Петру быть на свадьбе, взобрался на бричку.
— Ну, куда повезешь, полевод? — спросил он Тягнибеду. — Туда, где лучше или где похуже?
— У нас хорошо везде, — заверил полевод.
— Тогда вези в бригаду Горбаня, — решил Бутенко. — Он что-то там обижался.
Тягнибеда разобрал вожжи, стегнул коней, За селом лошади свернули на проселок, и Тягнибеда отпустил вожжи. Бричка покатилась по мягкой земле, вдоль затравевших обочин с блеклыми лопухами, синецветом, млеющим на жаре маком, лохматыми кустами терна.
— Всю эту поэзию, товарищ полевод, давно бы пора под корень, — заметил Бутенко. — Это в старину писатели восхищались цветочками в полях. А?
— Я говорил сколько раз бригадирам.
— А они что тебе говорят? — не скрывая иронии, спросил Бутенко. — Ты им говоришь, они — тебе. Далеко уедете… Говоруны.
Тягнибеда покосился на секретаря райкома, сердито дернул вожжи. Снова взглянул на Бутенко; тот выжидающе улыбался.
— У Горбаня сегодня дивчата Ганны Лихолит, — сказал Тягнибеда.
— Чего они там очутились?
— Просо полют. В помощь, так сказать.
— Вот это зря. Балуете вы Горбаня.
— Дивчата сами так порешили. У них на сегодняшний день все поделано. А Горбань запарился.
— Без напряжения работает.
— Как вы сказали?
— Не очень, говорю, Горбань на работе горит.
— Немножечко подленивается, это верно, — согласился Тягнибеда. — Психология поганая. Говоришь ему: «Возьми косу, Андрюша, обкоси эту межу». Там, стало быть, репею, бурьяну, сурепицы по пояс. «Добре, обкошу». Встретишь: «Обкосил?» — «Нет пока. Завтра». На другой день снова спросишь: «Ну, как?» — «А никак». — «Что же ты, так растак?» Серчает. Но, если что захочет, бегом бегает. Аж земля дрожит под пятками.
Бутенко, облокотись, разглядывал стену серебристого ячменя у дороги, зеленые квадраты овса. Насколько хватал глаз, волновалось под ветерком озаренное солнцем море хлеба. Лишь далеко за курганами, на сапуновских полях, темная мгла крыла кустарники и балки.
— Будет дождь, — определил Тягнибеда, глянув на запад.
— Небольшой не помешает.
— Э, нет! Грозы ждать надо, — сказал Тягнибеда, заметив, как зашелестел под горячим тревожным ветерком придорожный бурьян.
Он стегнул по коням кнутом и, сняв соломенную шляпу, кинул ее в бричку.
По пути к горбаневскому табору Бутенко потолковал с пастухами, пасшими колхозное стадо, заглянул на опытный участок. За версту от бригады Тягнибеда ткнул кнутовищем в сторону дальнего рыжего бугра, резко очерченного на фоне неба. Оттуда росла и быстро обволакивала поднебесье грязно-желтая туча. Где-то далеко, еще за горизонтом, глухо прогромыхал гром. Просвистел крыльями над бричкой коршун, борясь с ветром, взмыл кверху, в надвигающуюся темноту.
— Намочит сегодня нас, товарищ Бутенко, — сказал Тягнибеда.
— Ничего, не сахарные.
Туча ползла уже совсем низко, меняя очертания. Запахло дождем. За гребнем бугра сверкнула молния. Степь на мгновение замолкла, и вдруг редкие крупные капли упали на дорогу, на потные крупы лошадей.
Тягнибеда пустил их вскачь, и бричка через несколько минут влетела в бригадный двор. Дождь припустил сильнее. Полевод и Бутенко, мокрые и смеющиеся, побежали к навесу, где жались к серединке хлопцы и дивчата.
Первое, что бросилось в глаза Бутенко, когда он поздоровался и присел на перевернутый кверху дном бочонок, — сердитые лица женщин и злое, кумачово-красное лицо бригадира Горбаня. Нетрудно было догадаться, что здесь только что шла жаркая словесная перепалка.
— У вас тут, вижу, весело, — сказал Бутенко, посмеиваясь в усы, и принялся деловито очищать щепочкой грязь, прилипшую к сапогам. — Бригадир вон будто тысячу рублей нашел.
— Бригадир этот свои капризы строит, а у нас день за зря пропал! — сердито выкрикнула сидящая на ворохе соломы Ганна.
Дивчата дружно поддержали звеньевую:
— Гордость свою показывает.
— Шесть верст перлись, а он…
— Еще до света повставали…
Бутенко, наблюдая, как с навеса заструились потоки воды, спокойно выждал тишину, потом обратился к бригадиру:
— Здесь Горбань старший, он нам с полеводом и расскажет, что стряслось.
Горбань выступил ближе к свету и, хмуро косясь в сторону женщин, пожаловался:
— Они тут смешки строят. А мы что, куцые? Чего они заявились? Я их не допустил, Игнат Семенович. Как хотите судите.
Над крышей сухо треснуло, ослепительно сверкнула молния, и тотчас же над еле видными за пеленой дождя курганами тяжко загрохотал гром. Дивчата, взвизгнув, прижались друг к другу.
— У тебя проса еще три гектара полоть, — подал голос Тягнибеда. — Нехай дивчата подмогут.
— Не надо нам ихней допомоги, — упрямо покрутил головой Горбань. — Сами управимся. У нас тоже ударники, не хуже дивчат. Потом будут очи колоть: «Мы помогали». Не надо мне!
— Ударники! Ударяют кто налево, кто направо, — съязвила одна из молодиц.
Ганна поднялась с места, подбоченясь, подошла к Горбаню вплотную.
— Нам что, думаешь, слава нужна? — распаляясь, крикнула она. — Или трудодни ваши себе запишем? Что ты глупости болтаешь! Осота сколько у тебя в просе?! Это ж что такое? Кому вред?
— Земля обчественная, — поддержала ее маленькая белобрысая Варвара. — Убытки на всех лягут от такой работы.
— Крой его, муженька своего! — подзадорил Тягнибеда. — Ты ему, Варвара, великий пост объяви. Не допускай недель шесть…
