Не слушая насмешек, Горбань сказал, обращаясь к Бутенко:
— Я тут привселюдно заявляю, Игнат Семенович: сорняков через день-два не будет. А знамя я все одно заберу на уборочной. Пущай дивчата не обижаются.
— Хвалиться — не косить, спина не болит.
Горбань быстро обернулся на голос, но не нашелся, что сказать, только презрительно махнул рукой.
— У них в бригаде орлы, — не отступала Варвара. — Ночью спят, днем отдыхают. Эти заберут знамя. Держись!
Слова ее вызвали дружный смех. Бутенко, заметив, что все выжидающе посматривают на него, сказал:
— Дождь перестанет — и дивчат надо отправить по домам. Прав бригадир. Нечего сейчас буксиры затевать. Каждый за свой участок отвечает.
Он повернулся к Горбаню и, строго разглядывая его веснушчатое лицо, добавил:
— А тебе, бригадир, дивчата хороший урок дали. Понял? Они по-настоящему беспокоятся за колхоз. Потому что люди они настоящие, советские.
— А мы какие же? — скривив рот в обиженной улыбке, спросил Горбань. — Не советские?
— Вы тоже неплохие люди, а у дивчат все-таки поучиться следует. Тогда и знамя вам будет легче добыть…
Гроза прошла, гром погромыхивал уже где-то за Днепром, и Бутенко собрался ехать дальше. Пожимая на прощанье руку Горбаню, он спросил:
— Ты понял, почему девушки к тебе пришли? Не за славой. Слава у них лучше твоей.
— Понял, Игнат Семенович, — торопливо кивнул Горбань. — Моим хлопцам это дуже полезно будет.
Он проводил Бутенко до брички, вернулся к навесу и торжествующе объявил:
— А ну, бабы, садитесь на арбу да; сматывайтесь. За харч не серчайте. Что наработали, тем и угощаем.
— Гавкай, гавкай, — беззлобно грозилась Варвара, взбираясь с подоткнутым подолом на арбу. — Придешь вечером, я тебя накормлю, сизый голубок!
В субботу Петро гладко выбрился, надел свой новый синий костюм и пошел к Девятко. Предстояло зарегистрировать сельсовете его брак с Оксаной. Еще издали из раскрытых окон хаты Кузьмы Степановича слышались веселый гомон, смех.
На кухне молодицы, предводительствуемые багровой от жары Пелагеей Исидоровной, лепили из теста пшеничные шишки. В углу на лавке выстывали под чистой скатертью уже вынутые из печи хлебы, пироги, калачи, коржики, а тем временем в деже подходило свежее тесто. Пекли всего много, и в хате стоял терпкий, острый запах хмеля.
Высокая худая сноха Степана Лихолита, Христинья, возилась над караваем. Пока она проворно посыпала мукой тесто, клала в него три серебряных гривенника — на счастье, — бабы вразнобой пели:
Петро, покосившись на распахнутые из кухни двери, проскользнул через сени в комнатушку к Оксане. Она сидела у стола против Нюси, положив голову на руки, и с встревоженно-радостным лицом вслушивалась в слова старинной свадебной песни.
В сельсовет договорились идти втроем. Вышли из хаты гуськом, потихоньку, прячась от матери.
— Начнет плакать да благословлять, — сказала Нюсе Оксана. — А Петру это хуже ножа.
— Какой дорогой пойдем? — спросила Нюся. — Поспешать надо, а то, гляньте, какая хмара поднимается…
— Давайте лугом, — предложила Оксана. — Там цветов… усыпано все.
— Тебе, абы цветы, — усмехнулась Нюся, — и на Лысую гору к ведьмам не поленишься.
Шли узенькой топкой дорожкой, вьющейся в масляно-зеленой луговой траве. Влажно золотилась густая россыпь куриной слепоты и махорчатых головок одуванчиков. С огородов струились горячие запахи бузины, укропа, конопли.
Оксана, словно прощаясь с вольной девичьей порой, озорничая, бегала по лугу, отыскивала в траве цветы и вскоре набрала большой букет.
Поворачивая к огородам, Нюся покосилась на оживленное, счастливое лицо Петра и со вздохом сказала:
— Леша доведается, что я с вами до сельрады ходила, даст мне… Жалко его…
— А если бы он был сейчас на моем месте? — сказал Петро. — У нас с ним так получилось: или у меня сердце разрывается, или он горюет.
— Дивчат вам в селе мало?
— Хлопцев тоже много, а вот лучше Грицька для тебя нету?
Оксана подкралась сзади, надела Нюсе на голову венок.
— Тебе не замуж, а в детские ясли надо, — проворчала та. — Иди ты, бога ради, как люди ходят.
Оксана, передразнив степенно вышагивавшую подругу, оглянулась на Петра. Перед поворотом к майдану она поманила его пальцем, шепнула на ухо:
— Такой подружки, как Нюська, никогда у меня не будет… Родней сестры.
— Славная дивчина. Хорошо, что ты дружишь с ней.
Они обнялись и от мысли, что есть на свете такие хорошие люди, жарко расцеловались. Нюся оглянулась, всплеснула руками:
— Глянь на них! Времени вам не хватает обниматься? Дождь вот-вот припустит.
Петро и Оксана взялись за руки, догнали ее. В конце ближнего от луга переулка их обогнала, обдав запахом бензина, грузовая машина. Из кабинки высунулась голова школьного товарища Петра — шофера Якова Гайсенко.
Он затормозил, поджидая, протер тряпкой ветровое стекло.
— Ты что же, Яша, ни разу не зашел? — сказал Петро, подойдя к машине.
— Горючее к жнивам перевозим. Дыхнуть некогда.
Яков покосился на праздничные наряды девушек и Петра, спросил:
— Куда это вырядились в будний день?
— Приходи завтра на свадьбу, — пригласил Петро.
— На которой же? — переводя взгляд с одной девушки на другую, поинтересовался Яков с ухмылкой.
— С венком невеста. Не видишь разве? — засмеялась Оксана, показав на Нюсю.
— А сейчас в сельраду? Ну, завтра беспременно приду гулять, — пообещал Яков.
Он дал газ, машина, покачиваясь и дребезжа железными бочками, завернула к усадьбе МТС.
— Сейчас похвалится хлопцам, — сказала Нюся. — Увидите, Леша прилетит.
Предположение ее оправдалось. Шагов за сто до сельсовета Оксана оглянулась и увидела всадника, который скакал к ним наметом. Она дернула Нюсю за рукав:
— Летит твой брат.
— Вот же шустрый!
Алексей, в промасленном комбинезоне, в еле державшейся на макушке кепке, осадил подле них коня,
