мы не поможем этому народу, то кто же?
Горбань, обдумывая возражение, медленно вертел цыгарку.
— Может, я своей пустой головой кое-что недопонимаю, — произнёс он, приминая пальцем табак. — К примеру, так скажу: не дай бог, фашисты взяли б верх… шкуру до самой кости сняли бы с нас.
— Несомненно! Так то ж фашисты…
— А у нас самих ран мало? — ворчливо сказал Горбань. — Нам их никто не помогает залечить.
Петро, молча сидевший на мешках, наполненных кукурузными початками, вмешался:
— Мы в состоянии сами на ноги встать. Организм у нас, Андрей Савельевич, живучий. Сам видишь, и двух лет не прошло, а в колхозе кое-что появилось, чего и до войны он не имел.
Было трудно понять, удалось ли убедить Горбаня. Он перевел разговор на другую тему. Но позже, в столярной мастерской, заговорил о Германии с Иваном Остаповичем и Ефим Лаврентьев. Сгребая с верстака смолистую стружку ребром большой, в бугристых мозолях, ладони, столяр сказал:
— Я, конечно, извиняюсь, Иван Остапович, но в селе такой слух прошел, что вы в Берлине на больших должностях. То, наверное, знаете, как там наше правительство предполагает о дальнейшем? Накажут Германию за все ее злочинства? Или простим? Разные разговоры идут между фронтовиками.
— Вы же читали, что в Нюрнберге сейчас проходит суд над фашистскими главарями?
— Следим по газеткам. И радио слушаем. Потянуть на цугундер только главных вроде маловато будет…
— Всех, о чьих преступлениях известно, судят. Были процессы в Харькове, Краснодаре, на Смоленщине. Вы говорите: «Простим». Нет, поджигателей войны, палачей прощать нельзя. Они получат полной мерой. А народ… Как бы вот вы, Ефим Сергеевич, решили? Что делать с немецким народом?
Лаврентьев, захваченный вопросом врасплох, слегка растерялся. Потом, подумав, сказал с легким юморком:
— Если они на нас больше не полезут, нехай себе живут. Я не против. Не люблю долго серчать.
На небе уже появились крупные и яркие звезды, над высоким столбом с репродуктором повис тоненький серп луны, когда Иван и Петро, побывав и на гидростанции, и в МТС, и у амбаров с семенным зерном, возвращались домой.
Поравнявшись с красным уголком, Петро остановился.
— Ты, наверное, уже устал, — сказал он. — Много мы с тобой сегодня отшагали. Отдыхай. А я — на радиоузел.
По выражению его лица, освещенного уличным фонарем, по интонации голоса Иван Остапович понял, что брату было бы приятно его присутствие на радиоузле.
— Схожу домой, посмотрю, как там себя мои чувствуют, и, пожалуй, вернусь, — сказал он. — Когда надо быть?
— В двадцать ноль ноль. Приходи, пожалуйста.
Петро варежкой сбил с валенок снег, поднялся по скрипучим ступенькам в красный уголок.
Дивчата из бригады Нюси Костюк, сгрудившись вокруг стола, внимательно слушали негромкий и внятный голос бригадира.
— На кислых почвах нужно применять известкование, — говорила Нюся. — Хорошие результаты на всех почвах дает применение фосфорных и калийных удобрений…
Петро, неслышно ступая валенками по дощатому полу, прошел в соседнюю комнатку — радиоузел.
Яков Гайсенко уже был здесь. Скинув шинель и оставшись в стеганке, он сращивал концы провода. Пальцы его были черными от смолы.
— Принесли сведения из правления? — спросил Петро, раздеваясь.
Яков положил перед ним папку. Петро, взглянув на часы, принялся разбирать бумажки.
Спустя несколько минут появился Громак.
— Ну, как сегодня? — спросил он, растирая ладонями озябшие уши.
— Хорошо поработали… Вот кузнецы только опять подкачали.
— Придется им несколько неприятных слов сказать.
Громак, поглядев через плечо Петра в записи, с ласковым удивлением воскликнул:
— Ты смотри, что делается! По две с лишком нормы есть. Ну, орлы!
Иван Остапович пришел без пяти минут восемь вместе с женой. Сняв папаху и положив ее на стол, Иван Остапович пошутил:
— На дверях такая грозная надпись, — мы уже думали назад поворачивать оглобли…
Алла с любопытством оглядывалась. Ей впервые пришлось попасть на радиоузел. Все здесь было просто и примитивно, но Яков Гайсенко священнодействовал около пульта и распределительного щитка с таким важным видом, что она неприметно усмехнулась.
— Что же вы собрались передавать? — полюбопытствовал Иван Остапович.
— Расскажем, как кто сегодня работал, — ответил Петро.
— У нас, как двадцать ноль ноль, — полная картина, — добавил Гайсенко. — Сейчас все спешать к репродукторам.
Петро посмотрел на часы.
¦— Еще две с половиной минуты.
Иван Остапович улыбнулся:
— Точно, как в аптеке.
— Включай! — скомандовал Петро.
Громак сел за стол.
— Внимание! — проговорил он в микрофон. — Говорит радиоузел колхоза «Путь Ильича». Сообщаем результаты работы за сегодняшний день. У микрофона председатель колхоза Петро Остапович Рубанюк.
Он поспешно подвинулся, уступая место Петру.
— Сегодня, — откашливаясь, начал Петро, — все бригады, кроме кузнечной, свои задания выполнили и перевыполнили. На вывозке удобрений и снегозадержании особенно хорошо потрудилась молодежная бригада товарища Лихолита. Она вывезла навоза на участей свыше двух новых норм, принятых в колхозе.
Петро проговорил еще минут пять, рассказывая о результатах соревнования строительной, садоводческой бригад, заготовщиков леса и камня.
Гайсенко сдернул вдруг наушники, сросшиеся густые брови его страдальчески изогнулись.
— Рубильник выхода забыл включить, — со стоном проговорил он.
— Значит, сам для себя говорил? — возмутился Петро.
Пришлось повторить все снова. После того как Петро поставил задачи перед бригадирами, к микрофону снова подсел Громак.
— Товарищи колхозники и колхозницы! — угрожающе косясь на Гайсенко, начал он. — Идет напряженная борьба за большевистский урожай наступающего нового года. Скоро мы будем также избирать депутатов в Верховный Совет. Лучшие передовики наши: бригадир Варвара Горбань, колхозники. Христинья Лихолит, Федосья Лаврентьева, возчик Данило Петрович Черненко, девушки Настя Девятко, Василина Рубанюк, бригадир Анна Костюк и многие другие — не покладая рук добросовестно трудятся, чтобы встретить выборы образцами стахановской работы. Честь и слава им!
Громак лизнул губы, прокашлялся.
— Но есть, товарищи, отстающие граждане. Кузнечная бригада Мефодия Гавриловича Кабанца сегодня недовыполнила норму по ремонту плугов и сеялок. Надо подтянуться, Мефодий Гаврилович! Что ж вы позорите весь колхоз?
— Ну, запрыгали у деда ножки, — сказал Гайсенко, едва микрофон был включен. — Это ж привселюдный страм!
— Ты бы, Яша, уж помалкивал, — остановил его Громак. — Сам сегодня осрамился.
— Сегодня еще полбеды, — сказал Петро. — Был номер почище… — Он повернулся к Ивану и Алле. — Рубильник как-то Яша забыл выключить, а сам начал ругаться с тетей Глашей — уборщицей: что-то она ему нашкодила в аппаратной. Честят друг друга на все корки, а колхозники слушают и не поймут:
