спектакль, что ли, транслируется?
Иван Остапович сидел, облокотившись у стола, разглядывая Громака, Якова и Петра.
— Молодцы, честное слово, молодцы! — сказал он, улыбаясь. — Неспокойно живете и другим не даете покоя…
— Когда-то, конечно, поспокойнее жилось в селе, — поддержал Громак. — Бывало, с осенними работами дядьки управятся… Зима… Что делать? Палить керосин не каждый мог себе дозволить. На печь или при каганцах в картишки. А вот через часок, если желаете, загляните до нас в красный уголок. Увидите, что будет твориться.
Уже и сейчас из смежной комнаты доносился многоголосый говор, оживленный смех. Стала собираться молодежь.
— Не будем стеснять, — сказал Иван Остапович.
Громак проводил Рубанкжов до перекрестка дорог. В морозном воздухе было явственно слышно, как на соседней улице, возле колхозной кузницы, перекликались, гомонили подручные деда Кабанца. Из дымоходов вырывались искры.
— Ну, сегодня до света дед Кабанец две нормы даст, — убежденно сказал Громак, прощаясь. — Зайду на кузницу.
— У Рубанюков решили собраться всей семьей, с близкими родичами, отпраздновать встречу Нового года, а заодно — приезд старшего сына и невестки.
— А то даже совестно, — говорила накануне Василинка скороговоркой отцу, — из Берлина приехали, с дальней дорогой не посчитались… а у нас вроде нечем угостить! Да еще генерала, героя такого.
— Эт, цокотуха! — добродушно ворчал отец, а сам исподтишка, лукаво поглядывал на розовое от возбуждения лицо своей любимицы. — Разве в том остановка, что угостить нечем?
— А в чем же?
Василинка теребила кисти теплого шерстяного платка, нетерпеливо засматривала в лицо отцу быстрыми карими глазами. Она забежала домой только на минутку, возле ворот ее поджидали в санях дивчата.
— Зачем ты ее дразнишь, батько? — вмешалась Катерина Федосеевна. — Дивчина же в степь поспешает.
— Что ж она такое неподобное своим батькам торочит? — Посмеиваясь, Остап Григорьевич подправил закопченными пальцами усы. — Будто батько и мать без понятия…
— Иди, иди, доню, — ставя в печь большой чугун с водой, сказала Катерина Федосеевна. — Соберем гостей.
— Рукавицы забыла! — крикнул отец вдогонку Василинке, радостно метнувшейся из хаты.
— Ты, старый, лучше б дровец еще наколол, я не управлюсь, напомнила Катерина Федосеевна.
Хлопот ей предстояло много. За праздничным столом должно было собраться двенадцать человек. Поэтому Катерина Федосеевна еще с вечера договорилась со свахой Пелагеей Исидоровной, что та, как только освободится на птицеферме, придет подсобить.
Утром, по дороге в правление, зашел Петро. На скулах его смуглого бритого лица мороз оттиснул кумачовые пятна; Барашковый воротник пальто, ушанку, густые брови побелила серебристая изморозь.
Он отогрелся в жарко натопленной кухне, понаблюдал, как мать и Алла, засучив рукава, выводят из скатанного теста затейливые узоры на пирогах, спросил:
— Ваня что делает?
— С дочкой возится, — ответила Алла, убирая под косынку светлую прядь. На щеке ее осталась мука.
— Скучает?
— Есть ему время скучать! — сказала мать. — Встал до света — и сразу за книги.
— Пойду навещу.
— Зайдите. Кухня сегодня для него — запрещенная зона, — смеясь, сказала Алла.
В сенцах Петро столкнулся с отцом. Остап Григорьевич вносил со двора елку.
— Это внучке, — пояснил он вполголоса. Василинка наказала срубить.
— Вы ее пока в боковушку. Придут дивчата, украсят.
Иван Остапович сидел около стола, в одной руке он держал раскрытую книгу, а другой машинально гладил головку девочки, озабоченно размалевывающей цветными карандашами тетрадь. Он так увлекся чтением, что даже не слышал, как вошел брат.
— Интересное что-то вычитал? — спросил Петро.
Иван Остапович вскочил и возбужденно хлопнул Петра по плечу.
— Слушай… Байрон о войне. Читал его «Дон-Жуана»?
— Конечно. Еще в Тимирязевке…
— Слушай:
Сто с лишним лет назад так писать! — воскликнул Иван Остапович, захлопнув книгу. — Здорово, а?
— У меня мало времени остается для чтения, — со вздохом произнес Петро.
— А я вот, наконец, добрался до книг. Уж теперь отыграюсь…
Иван Остапович раскрыл большой чемодан, стал выкладывать на стол книги.
— Вон сколько не успел проштудировать.
Петро с жадностью просматривал заголовки: Короленко — «История моего современника», Маркс — «Гражданская война во Франции», Куприн — «Молох», Иван Франко — «Избранные произведения». Английский текст…
— Что это?
— Кристофор Марло, «Трагическая история доктора Фауста».
— Свободно читаешь?
— В словарик потихоньку заглядываю.
Среди военных книг, новинок художественной литературы, журналов Петро заметил несколько медицинских учебников.
— А эти тебе зачем, Ванюша?
— Это имущество Владимировны. Она в мединститут готовится.
— Пап-ппа, — протяжно произнесла девочка, тыча карандашом в размалеванную тетрадь.
— У-у! Как здо-орово!
— Ну, пойду, — сказал Петро. — Я ведь только навестить зашел. Вечером встретимся.
— Погоди!
Иван Остапович подхватил девочку на руки, закружил по комнате. Светлана радостно повизгивала, захлебываясь от удовольствия, настойчиво требовала:
— Пап-пка, еще!
Иван Остапович усадил ее на колено. Девочка зачарованно смотрела на него смышлеными серыми глазами. Петро с одобрительной усмешкой наблюдал за ними.
— Крепкий мороз сегодня, — сказал Иван Остапович. — Не останетесь без электроэнергии?
— Э, нет! Мы мороза-воеводу в свой штат зачислили, — пошутил Петро, — Ничего, старается старик добросовестно.
— Именно?
— У нас ведь запруды-перемычки, по опыту алтайцев… Инженер подсказал.
