Петро объяснил, как верхний слой льда используется в качестве надежного покрова, предохраняющего реку от замерзания.
Иван Остапович взял с тарелки яблоко, разрезал его на две половинки, одну из них дал дочери.
— Угощайся, Петро, — пригласил он. — Сад как переносит морозы? У вас ведь молодых яблонь много.
— Обвязываем.
— Соломой?
— Нет, в соломе мыши заводятся. Камышом, подсолнухом.
— Окуриваете?
— Само собой. Батько за термометром все время следит. Если в час дня температура ниже нуля, предупреждаем людей. Особенно в ясную погоду, во время восхода солнца, приходится быть начеку. Все время ветви держим под дымом.
— Хлопот много.
— Без этого нельзя.
Петру было приятно, что брат, давно уже утративший связь с селом, интересуется колхозными делами так подробно.
— Приглядывался я вчера, как вы работаете. И знаешь… хорошо! — Глаза Ивана потеплели. — За два года столько чудес натворили! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…
— А мне все время кажется, не то еще, не то, — сказал Петро. — Вот приезжай годиков этак через пять.
— Гм! Благодарю за такое гостеприимство. А я, грешный, рассчитывал на будущий год приехать. Ну, а через пять лет что ты обещаешь?
— Я тебе кое-что уже рассказывал. Думаем все свое колхозное хозяйство по-новому перестроить. Высокопродуктивные фермы создадим. Сады разведем в каждом дворе.
— Карту твою я видел. Реально это сейчас? — спросил Иван с сомнением.
— Если электрифицируем по-настоящему свое хозяйство, сможем поставить примерно моторов тридцать — сорок на производственные работы, — тогда справимся… И сомневаться нечего.
Иван Остапович собирался закурить, но, взглянув на Светланку, отложил папиросу в сторону.
— И затем, продолжал Петро, чувствуя, что брат все же слабо верит в его замыслы, — государство нам безусловно поможет.
В комнату, мягко ступая валенками, вошла Алла. Нос ее покраснел, глаза были заплаканы.
— Что стряслось? — обеспокоенно спросил Иван Остапович.
Алла, вытирая слезы, засмеялась:
— Ничего… Хрен помогала матери тереть. Светочка, пошли молоко пить.
Она увела с собой Светланку, а Петро, собиравшийся было уходить, снова присел на табуретку.
— Хорошо живете? — спросил он.
— Очень!
Иван Остапович протянул Петру пачку с папиросами, закурил сам.
— Больше того, я скажу тебе, — продолжал он. — Я рад, что обстоятельства свели меня именно с Аллой. С Шурой нам было хорошо, смерть ее я пережил очень трудно. Что ж поделаешь? Без семьи я не могу… Люблю детей. Если бы у Аллы не было настоящей большой души, какого-то удивительного такта, врожденной чуткости, что ли, не скоро бы я мог найти своего друга.
Петро слушал брата с глубоким участием, и Иван Остапович редко говоривший кому-либо о своей интимной жизни, сейчас испытывал потребность в дружеском разговоре.
— Я, как и другие, продолжал он, — считал Аллу когда-то поверхностной, даже легкомысленной. Не понял, что в новой для нее обстановке ей трудно, она не знала, как держать себя. И то, что она могла прийти запросто и вымыть голову фронтовику или предложить заштопать его гимнастерку, некоторые истолковывали по-своему, пошло. Знаю Аллу четыре года — и открываю в ней все больше достоинств. Учиться начала, — всячески помогу!
— Ну и хорошо, что ты доволен, — сказал Петро.
В комнату вошла Катерина Федосеевна.
— Так я пошел, — сказал Петро, нахлобучивая шапку.
— До скорого свидания!
…Поздно вечером, покончив со всеми делами, Петро зашел на агитпункт за Оксаной.
С неба бесшумно падала густая масса снега, в рое белых хлопьев не было видно ни хат, ни столбов, ни прохожих.
— Смотри, как переменилась погода, — сказала Оксана, беря Петра под руку и прижимаясь к нему.
— Теперь потеплеет.
Улицы были пустынны, навстречу попалась лишь однотонно поскрипывающая полозьями запоздалая бычья упряжка. На санях, нахохлившись, сидел засыпанный снегом возница, лениво покрикивал:
— Цоб-цобе!
— Вот уж спокойный транспорт, — пряча лицо в меховой воротник и приглушенно смеясь, сказала Оксана. — Пережиток феодализма.
— Ничего… Пока тягачами да автомашинами обзаведемся, лысые еще честно послужат. Побольше бы нам их в бригады.
Хата Девятко, куда перебрались на время Петро и Оксана, была на замке. Снег укрыл пышным ковром дорожку на подворье, осыпал крыльцо, кроны каштанов.
— Мать и Настунька, видно, давно ушли, — сказала Оксана, стряхивая с рукава снег и отмыкая замок. — И следочки занесло…
В хате, доставая новый костюм Петра, Оксана напомнила:
— Ордена и медали не забудь надеть.
— Зачем?
— Батько просил. Меня тоже. Ты ведь знаешь его. Все вместе никогда не собирались. Ему хочется на своих детей поглядеть во всем их блеске.
— Придется уважить, — ответил Петро посмеиваясь.
Оксана выбрала бордовое бархатное платье. Ей сегодня особенно хотелось выглядеть хорошо, поэтому она старательно расчесала и уложила волосы, припудрила лицо, слишком разгоревшееся на холоде. И когда вышла из боковой комнатушки к Петру, он восторженно развел руками:
— Ты просто королева!
Оксана зарделась совсем по-девичьи и, стараясь скрыть радостное смущение, сказала:
— Дай я тебе галстук поправлю… король. Надо поспешать — одиннадцать уже.
Заслышав стук калитки, Остап Григорьевич вышел на крыльцо. В новом, недавно сшитом пиджаке, чисто выбритый, с подстриженными усами, он помолодел, и Оксана не утерпела, чтобы не сказать ему об этом.
— Так оно же, как говорится… горе старит, а радость молодит, — ответил Остап Григорьевич, молодецки подправляя усы. — Проходьте, деточки, а то мы уже намерялись угощение сами поесть. Вот снежок сыплет, это дуже добре, к урожаю…
В жарко натопленной, залитой ярким светом хате было весело и оживленно. Около нарядной елки шумно возились со Светланкой Василинка, Настунька, Сашко́. Иван Остапович, в парадном генеральском мундире, сидел подле накрытого уже стола, разговаривал с Федором Кирилловичем Лихолитом. Жена Федора, Христинья, в малиновой кофточке с напуском и синей юбке, помогала Алле расставлять стаканы и чарки.
— Тесноватой стала наша хата, батько, говорил Петро, помогая Оксане снять шубку. — Новую надо строить.
— Ну так что ж? Трошки разбогатеем и новую поставим.
Иван Остапович поднялся, позвякивая орденами, подошел к ним.
— Ну-ка, ну-ка, дайте взглянуть на свояченицу.
