Но кое-что оно может сделать: сократить и облегчить родовые муки'. В этих словах, принадлежащих Марксу, прекрасно сформулирована суть историцистской позиции. Историцизм не учит бездеятельности или фатализму, однако утверждает, что любая попытка вмешаться в надвигающиеся изменения тщетна; историцизм — это особая разновидность фатализма, для котором неизбежными выступают тенденции истории. Активистское изречение 'Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его' должно понравиться историцистам (слово 'мир' обозначает здесь развивающееся человеческое общество), поскольку подчеркивает значимость изменения. Но оно плохо согласуется с важнейшими положениями историцизма. Теперь мы видим, что можно сказать и иначе: 'Историцист может только объяснять социальное развитие и помогать ему различными способами; однако дело, по его мнению, заключается в том, что никто не способен его изменить'.
18. Выводы, полученные в результате анализа
В последних своих формулировках, скажут мне, вы нарушили обещание по возможности четко и убедительно описать историцистскую позицию, прежде чем подвергать ее критике. Из них следует, что склонность историцистов к оптимизму или активизму не согласуется с результатами самом историцистского анализа. Таким образом, мы должны обвинить историцизм в непоследовательности. Но разве честно, занимаясь изложением, иронизировать и критиковать?
Не думаю, чтобы этот упрек был справедлив.
Только оптимисты и активисты (и лишь во вторую очередь историцисты) воспримут мои критические замечания как враждебные. (Ведь многих привлекли в историцизме именно оптимизм и активизм.) Что касается иторицистов, то для них мои замечания представляют собой не критику историцистских концепций, а критику попыток соединить историцизм с оптимизмом или активизмом.
Как несовместимые с историцизмом критикуются, конечно, лишь некоторые наиболее экстравагантные формы активизма. В отличие от натурализма, историцизм поощряет деятельность, подчеркивая изменение, процесс, движение; конечно, не все виды деятельности он одобряет как оправданные с научной точки зрения; из них многие являются нереалистичными, и их неудачу можно предсказать с помощью науки. Именно поэтому, скажет историцист, и устанавливаются пределы том, что именно считать 'полезной' деятельностью; и учитывать наличие этих ограничений необходимо для ясном анализа историцизма. Можно было бы сказать, что цитаты из Маркса (приведенные в предыдущей главе) не противоречат друг другу, но находятся в отношении дополнительности; и если вторая (и более поздняя) цитата кажется слишком 'активистской', то подобающие границы [ее активизму] устанавливает первая цитата; если вторая привлекает сверхрадикальных активистов к историцизму, то первая напоминает о надлежащих границах любой деятельности (даже рискуя утратить симпатии радикалов).
Так что здесь нет никакой нечестности, я просто расчищаю почву в отношении активизма. Точно так же не следует считать враждебной критикой другое мое замечание (что оптимизм историцистов опирается на веру, поскольку разуму отказывают в способности создать лучший мир). Враждебной она покажется только оптимистам или рационалистам.
Для последовательного историциста этот анализ послужит полезным предупреждением против романтического и утопического характера как оптимизма, так и пессимизма, а также рационализма. С точки зрения историцизма, научный историцизм должен быть независимым от таких элементов; существующим законам развития следует просто подчиниться — точно так же, как мы подчиняемся закону тяготения.
Историцист может сделать еще один шаг, добавив, что самым разумным было бы изменение системы ценностей так, чтобы она соответствовали предстоящим переменам. В этом случае мы пришли бы к такой форме оптимизма, согласно которой любое изменение окажется изменением к лучшему, если судить о нем исходя из этой системы ценностей.
Некоторые историцисты не только придерживались такого рода идей, но и развивали их во вполне последовательную (и распространенную) моральную теорию: морально благим является то, что прогрессивно, т. е. то, что обгоняет свое время и соответствует стандартам поведения, которые только еще будут приняты в следующем периоде.
Эта историцистская моральная теория — назовем ее моральным модернизмом или моральным футуризмом (им соответствует эстетический модернизм или эстетический футуризм) — хорошо согласуется с антиконсервативными характером историцизма; ее можно рассматривать и как ответ на вопросы о ценностях (см. раздел 6, 'Объективность оценка').
Больше тот, в ней содержится указание на то, что историцизм (исследуемый нами только как методологическая концепция) можно разработать и развить в полновесную философскую систему. Иначе говоря, вполне вероятно, что историцистский метод возник как часть общей философской интерпретации мира.
С точки зрения истории (не логики), методологии обычно являются побочными продуктами философских воззрений. Историцистские философии я рассмотрю в другом месте. Здесь же моей задачей является критика методологических концепций историцизма.
С тех пор вышла моя книга 'The Open Society and Its Enemies' (London, 1945; исправленные издания — Princeton, 1950; London, 1952, 1957; четвертое издание — London, 1961).
Критика антинатуралистических концепций
19. Практические цели критики
Является ли истинным мотивом научных исследований желание знать, т. е. чисто теоретическое или 'праздное' любопытство, или же наука есть инструмент для решения практических проблем, возникающих в борьбе за жизнь? Нам нет нужды решать здесь этот вопрос. Защитники 'чистого', или 'фундаментального', исследования заслуживают всяческой поддержки в их борьбе против узкого, но, к сожалению, вновь ставшем популярным взгляда, будто научное исследование оправдано только в том случае, если оказывается удачным вложением средств. Но даже крайний взгляд (к которому лично я склоняюсь), согласно которому наука прежде всего величайшее приключение человеческого духа, вполне сочетается с признанием важности практических проблем и практических проверок для прогресса науки, прикладной или чистой; практика неоценима для научной спекуляции, будучи и шпорой, и уздой.
Не надо быть прагматистом, чтобы оценить слова Канта: 'Уступать любому капризу любопытства и разрешать жажде познания быть ограниченной только пределами наших способностей — вот старание ума, которое подобает учености. Но выбирать из бесчисленных возникающих проблем те, решение которых важно для человечества, — эта заслуга принадлежит мудрости'.
Справедливость этих слов в отношении биологических и, еще больше, социальных наук очевидна.
Реформа биологических наук проводилась Пастером под стимулирующим воздействием практических (промышленных и сельскохозяйственных) проблем.
Что касается социальном исследования, то оно имеет в наше время практическое значение, даже большее, чем исследования рака. Как говорит профессор Хайек, 'экономический анализ никогда не был продуктом отстраненном интеллектуального любопытства, интереса к причинам возникновения тех или иных социальных феноменов за ним всегда стояло стремление переделать мир': те социальные науки (кроме экономики), которые не заняли этой позиции, собственной бесплодностью доказывают, как необходима их спекуляциям практическая проверка.
