приказывать неудобно.
— Неудобно штаны через голову надевать, товарищ старший лейтенант — сухо процедил комбат.
— Во-о-он! — тут же заорал он так, что даже муха на окне брякнулась на пол.
Все с хохотом посыпались из вагончика.
— Асоян, останься! — сказал комбат.
— Димон, ты придурок! — со смехом выдавил из себя Громов, когда все вернулись в палатку.
— Что ты его цепляешь, когда он успокоился?
— А — ааа, хрен его знает! Люблю его, он на папашу моего похож. Тоже здорово матюкался, пока не помер, — со вздохом ответил Лапа.
— Что сегодня по маленькой дернем? — спросил подскочивший Игорь Лисин: — с вас простава.
— Тебе только бы по маленькой?
— А что, могу из большой. Я из любой посуды пить могу.
— Вдова, тебе вчера письмо прислали, ты на посту был, иди, возьми у старшины.
— Где?!! От кого? Товарищ старшина-а-а? Петька ты где? Письмо давай.
— Там и Громову посылка.
— Кто прислал? — маленький Громов вытянул шею, он слыл бабником и ловеласом, поэтому ему писали только бабы.
— Сейчас гляну. Нет Леха, не от девок и не от жены. Это от Мишки, из госпиталя. Во, блин, хорошо он там живет, даже посылки присылает!
В посылке лежали две пятилитровые канистры спирта, их извлекли под одобрительный гул всей палатки.
— Мишган, не забыл!
— Тост для Мишки! Поднимем эти благословенные канистры за то, чтобы дали, бабы, Мишке! Аминь! — гнусаво пропел Лапа, подражая служителям культа.
Мишка был другом Андрея. Вместе рыбачили и охотились, пили водку и ходили по бабам, пели и дрались. Мишка подорвался на растяжке в самом начале командировки и сейчас лечился в госпитале.
Снизу лежало письмо. Андрей начал читать. Начиналось оно весело:
«Здорово Андрюха! Привет мужики. Гром, зная тебя, и зная, что с бабами у Вас туго, хочу сказать.
Не выбрасывай ящик от посылки, сделай в картоне аккуратненькую дырочку. Ну не мне тебе рассказывать зачем».
— Вот, что прислала, — раздался радостный крик Вдовы, — смотрите!
Вдова показывал фотку своей жены, на фото, Лехина Танька была голой.
— Повесь на койку, будет на кого затвор передернуть — буркнул Громов.
— Ты свою повесь, и дергай.
— А что мне на нее дергать. Я ее вдоль и поперек избороздил. На чужую интересней.
Все вокруг заржали, Вдова обижено спрятал фото.
— Греховодники! О душе надо думать. О ее спасении! А они только о бабах. Вот стану священником, так мне Ваши грехи до смерти не замолить. Пожалейте батюшку! — Лапа запел свою песню.
В отряде такие фотки были традицией. Один раз все жены и подруги сделали групповое фото, где кроме противогазов на женщинах не было ни чего. Потом парни долго, со смехом, пытались разобрать — где чья.
На улице послышался нестройный, но уверенный топот и в палатку ввалились парни из СОБРа, во главе со Смолянским.
— Говорят Вам бухло прислали?
— Говорят, что кур доят, — парировал Лапа, — ну что Андрюха, открываем одну?
— Доставай, смотреть на него что ли, — ответил Громов.
— Да, а какая крыса Вам уже сообщила?
— Мы на запах — ответил Сова- пулеметчик СОБРа.
Палатка снова загомонила, Сашка, изобразив на гитаре первые аккорды «цыганочки», пропел:
Кто-то достал косячок, и сладкий дым анаши потянулся по палатке. Анаша тоже была неизменным атрибутом этой войны.
Даже те, кто в мирной жизни никогда не баловался этим зельем, здесь курили, дабы хоть чем-то снять напряжение нервов.
Сергей и Лапа однажды обкурились до такой степени, что увидели в прибор ночного видения реального Годзилу. А потом весь остаток ночи пытались подстрелить его на завтрак.
— Лапа, хочешь годзилятинки! Хе-хе-хе! — смеялся Сергей, поливая из автомата темноту ночи.
— Ага. Никогда еще не хавал. Ха-ха-ха — гоготал Димка, стреляя из винтовки.
Выбравшийся из блиндажа заспанный Громов, разбуженный стрельбой, удивленно посмотрел на них.
— Вот придурки обкуренные. Ведь спать не даете, гоблины!
— Лапа-а-а! Там еще и гоблины-ы-ы! Измена-а-а!
— О-о-о. Серый, точно гоблины, стреляй, а то они утащут нашу Годзилу!!!!
В палатке звенела гитара, надрывая глотки, мужики пели «Десантную». К гитаре присоединилась гармонь. Кто-то начал стучать по пустым патронным цинкам — в такт мелодии.
Наливай Юрок опять, а я возьму гитару. Что ребята Вам сыграть? С чьего репертуару?
Сергей сидел на лавочке около палатки. К нему подошел Герман. Вытащил сигареты и спросил.
— А ты, что не гуляешь?
— Ты ведь знаешь, я с зеленым змием не дружу. — Сергей вытащил зажигалку.
— Сколько ты здесь, не надоело? Я вот, второй раз поехал и понял, что это не для меня. — Герман затянулся сигаретой.
— Сколько? Я и сам уже не помню. Начал в 94, ранение, госпиталь, потом 96, снова госпиталь. И вот, с 1999 опять сюда. Считай лет пять. Втянулся. Как на работу хожу. Война, странная штука. Она либо отторгает тебя, либо затягивает. Меня затянуло, не могу без этого. Дома посижу месяц, чувствую, снова тянет. — Сергей говорил, глядя куда-то в даль.
— И не страшно? Убить ведь могут.
— Могут. Страшно. Я же человек, и тоже боюсь как все. Перед каждой стычкой мандраж, а потом. Работать начал — все проходит.
