— А что? И вот хожу и мучаюсь. А может, он не расстреливал? Может, обознался брательник, и ведь не спросишь.
— Не спросишь, — согласился комбриг.
— Бесшабашный был, царство ему небесное. Убьешь Мошкова — всю жизнь совесть будет грызть — понапрасну человека лишил жизни. А, товарищ командир?
Комбриг устал. Надо все-таки попытаться уснуть, день наступает горячий.
— Пойдем-ка лучше спать, — сказал Давыдов. — Утро вечера мудренее.
Столяров нехотя поднялся вместе с комбригом и побрел в темноту. Комбриг забрался к себе в палатку, но заснуть все равно не мог.
Мучается Столяров, раздумья терзают его. Самовольно хотел убить Мошкова. Это Столяров-то! Как только не перекручивает людей война. Из тихонь делает героев, из солдат — генералов. Случается обратное: вроде бы честный человек становится подлецом, предателем, катится по наклонной до предела. Слепые прозревают, верующие начинают смотреть на мир глазами здравомыслящих. Столяров подался в партизаны потому, что не хотел отставать от своих деревенских. Давыдов приметил тихого и всегда опрятного Столярова. Услышал однажды, как один партизан с усмешкой заметил другому:
— Иваныч стреляет у нас вверх и то редко.
Как это «вверх и то редко»? Заинтересовался Давыдов, будто невзначай заглянул в расположение роты, в которой служил Столяров. Бойцы чистили оружие — недавно были на задании и пострелять пришлось вволю. Ни у кого почти не было патронов, кончились, а новых пока не получили. Столяров же не израсходовал и половины. И опять смеются бойцы, уже при Давыдове:
— А он, товарищ комбриг, стреляет у нас вверх и то редко!
Что за чертовщина? Позвал к себе партизана и спросил почему про него так говорят товарищи? Помялся-помялся и отвечает:
— Людей убивать грех, товарищ командир. Попугать — греха большого нет. Вот я и пугаю.
— Погоди, погоди, Столяров...
— Вера не позволяет, товарищ командир. Старовер я.
— У тебя что, глаза застило? Не видишь, что делается? Немцы кругом лютуют, убивают даже детей и стариков, а тебе вера не велит?
— Делайте со мной что хотите. Вы человек справедливый, должны понять меня.
— Ну и иди ты со своей верой! — отрезал Давыдов, но отпустил Столярова с миром. Черт с ним, пусть живет как хочет. Это было в конце сорок первого. А весной сорок второго немцы весь столяровский род вывели под корень. Всех расстреляли. В бою погиб его младший брат Андрей.
С тех пор человека нельзя узнать.
...Ночь тихо ползла по израненной земле. Лагерь спал спокойно.
На утро Давыдов распорядился освободить Мошкова.
2
Не удалось выспаться и на вторую ночь. Днем расчистили поляну под посадочную площадку. Нужно было отправить на Большую землю Старика — и слабел он с каждым часом, и обстановка на фронте складывалась быстротечно: немцы попятились назад, и фронт вот-вот должен приблизиться сюда. И не посадить потом никакой самолет. Самолет «У-2» сначала побывал на аэродроме — забрал документы и почту, а потом приземлился в отряде Давыдова.
Старика провожал весь отряд. Горели маленькие сигнальные костры, хмурилось темное небо, таинственно молчал непроницаемый лес.
Петра принесли к самолету на руках. Анюта плакала. Давыдов, Климов, Федя подавленно молчали. Летчик вылез на крыло и громко спросил:
— Гвардейцы есть?
— Есть! — отозвался Андреев. Он стоял в сторонке, не решаясь подойти к Петру. Тогда летчик спрыгнул на землю и подошел к сержанту: такого же роста, но в шлеме, в меховой куртке и унтах.
— Одноногого Акимыча с аэродрома знаешь?
— Не помню, — ответил Григорий.
— Мое дело десятое, — отозвался летчик. — Акимыч просил передать гвардейцам кисет самосаду.
— А-а! — обрадовался Андреев и вспомнил, как Мишка угощал Акимыча махоркой и как тот обещал вернуть долг — мол, за мной не пропадет.
— Тогда держи, — Андреев принял у летчика туго набитый кисет.
— Передайте ему от нас привет.
— Передам, — пообещал летчик и поспешил к самолету, проговорив громко: — Пора, товарищи! Время дорого!
Григорий думал, что ему не удастся попрощаться с Петром, но тот позвал его.
— Я не говорю прощай, — тихо сказал Игонин. — Я говорю — до скорого свидания на Большой земле! Береги себя, Гришуха!
Петро высвободил из-под шинели, которой был укрыт, руку и протянул Андрееву:
— Давай твою мужественную.
— Торопитесь, товарищи! Нам далеко лететь.
Петра устроили в заднюю кабину, Анюта хорошенько укутала его. Загудел мотор, от винта потянуло сильным ветром.
Самолет, неуклюже подпрыгивая, побежал вперед и казалось никогда не сможет оторваться от земли. Но вдруг черный его силуэт перестал подпрыгивать, оторвался от земли и плавно стал набирать высоту. На какую-то долю минуты слился с темным лесом, но потом ненадолго обозначился на фоне более светлого неба и вовсе пропал из виду.
Дежурные по аэродрому тушили костры, разбрасывали головешки, и искры сыпались, как в кузнице.
Сжимая в руках тугой кисет с самосадом, посланным верным на слово Акимычем, Григорий смотрел в ту сторону, где скрылся самолет, и еле сдерживал слезы, подступившие вдруг к горлу.
Была середина ночи.
САМОСТОЯТЕЛЬНОЕ ЗАДАНИЕ
Давыдов вызвал Васенева. Тот явился незамедлительно и четко и красиво отрапортовал о прибытии. Комбригу это понравилось. Он улыбнулся и похвалил:
— Крепка в тебе военная жилка. Это хорошо! Я думал, ты в лесу ее растеряешь.
Васенев смутился от неожиданной похвалы. Давыдов же сделал вид, будто не заметил смущения, и раскрыл планшет, где под желтоватым целлулоидом лежала карта.
— Смотри сюда, — сказал он, показывая остро отточенным карандашом на скопление прямоугольников, над которыми значилось слово «Брянск». — Эта дорога идет на запад, — острие карандаша скользнуло по жирной линии, — по ней немцы вывозят из Брянска оборудование заводов, эвакуируют свои службы. Задача: вывести из строя эту магистраль.
— Понятно, товарищ комбриг.
— Придется вам полотно железной дороги рвануть в отрезке полтора-два километра. Разведчики подыскали самое безопасное место. Поведет Сташевский. Придаю вам взвод автоматчиков. Выступать немедленно. Готовы?
— Так точно!
