Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

сигнианина.

Собирая фишки в столбики, я взглянул на часы, словно подумывая о том, чтобы уйти, затем покачал головой и остался. Не знаю, купился ли кто-нибудь на эти мои действия, но это неважно. Я был готов. У меня имелось достаточно фишек — теперь мне требовалось либо много информации, либо много удачи. Я бы предпочел удачу. Мне как-то повезло, когда играл против Дока Холидея и меня чуть не застрелили, и еще раз мне повезло против Дойла Брансона — тогда мне преподали недорогой урок. Но нельзя рассчитывать на удачу; при долгой игре все всегда выравнивается. А о долгих играх я знаю многое.

В течение следующего часа я несколько раз блефовал по маленькой, показывая карты независимо от того, выиграл или проиграл; а также разыграл две мелкие пары, которые сбросил, не получив в прикупе третьей карты — я имею в виду, когда третьей однотипной карты нет среди первых трех, которые открывает крупье — но ничего не случилось. Затем, когда кнопка была перед восточной женщиной, сигнианин поставил двадцать, а я увидел у себя две красные девятки. Я люблю девятки с раздачи, потому что они достаточно сильны, чтобы чувствовать себя уверенно, если придет третья, но вместе с тем достаточно маленькие, чтобы сбросить их с чистой совестью, если тройки не выйдет, а кто-то поставит с картинками; и даже если на столе не будет картинок, я могу быть вполне уверен, что у кого-то есть заход на стрейт. Зато валеты с раздачи, например, это карты, которые приносят мне беду. Девятки также неплохо иметь, когда ставят многие игроки, их преимущество в том, что они слегка сильнее двух непарных старших карт и гораздо сильнее мелких пар. В этом случае я хотел вступить в поединок с сигнианином один на один, поэтому и ответил ему сразу двумя сотнями. Как и ожидалось, все побросали карты, а он закрыл; я предварительно оценил его комбинацию в две старшие карты, а возможно, он имел туза в масть. Это означает, к примеру, туза и тройку пик.

Девятка треф открылась первой, за ней последовал туз червей и шестерка треф. Сигнианин, все еще откинувшись назад, все теми же мелкими точными движениями поставил пять тысяч имусов.

Мне нужно было обдумать ситуацию. Я не сомневался, что у меня на руках сейчас лучшие карты; я бы мог поставить все свои деньги, что у него нет трех тузов. Но…

Ладно, если у него есть туз треф, что наиболее вероятно, он имеет хорошие шансы собрать флешь и с радостью поднимет ставки, а если подниму я — может даже поднять еще. Тогда как у меня два шанса сдвоить расклад и побить фулл-хаусом флешь, даже если он ее соберет. Мне нравились мои шансы, и в обычной ситуации я заставил бы его поставить все деньги и надеялся на свое преимущество, но на этот раз мне нужно было другое. Я хотел то, что у него было на столе. Мне позарез было нужно то, что было у него на столе. Ассоциация сунула в петлю свою коллективную шею и вполне конкретные индивидуальные шеи, чтобы дать мне шанс заполучить то, что лежало на столе.

Я вспотел. Но изо всех сил старался не показать этого.

Я поднял его еще на пять тысяч. Он закрыл. Мне хотелось бы прочитать выражение его лица.

Он закрыл. Что это означало на его языке? Что у него было? Как уловить сигнал от существа с другой психологией, другой физиологией? Почему не было рядом Сумасшедшего Каро, чтобы описать, каким образом играть против ржаво-коричневого чешуйчатого создания, живущего за тысячи световых лет от тебя? Что бы он сказал? Возможно, он сказал бы, что их психология ненамного отличается от нашей, иначе сигниане не любили бы так эту игру. Дьявольски полезное наблюдение.

Карта сброшена, «сожжена» — следующая карта вскрыта, и мы наклонились вперед; он почти по- человечески положил руки перед собой на стол. Пока падала карта, я наблюдал за ним, скорее по привычке, поскольку не мог понять его движений, и заметил только, что он тоже наблюдает за мной. Впервые я задумался, какие из моих телесных сигналов он улавливает. Я почувствовал себя обнаженным. Что, если он мог читать по моему телу и знал, что я его тело прочитать не могу?

Тройка треф. Если у него та комбинация, которую я предположил, то это давало ему флешь, и я проигрывал; мне нужна была пара на столе. Что он потребует с меня за эту пару?

Сорок тысяч.

Это я мог себе позволить; это была хорошая ставка, при том, что тысяч двадцать уже было в банке, и я надеялся, что смогу крупно выиграть, если вытяну то, что мне нужно. Правда, он, возможно, уже поставил меня на расклад, и если на кону будет пара, он объявит меня на лодку и не будет прикупать, что означает, что это будет плохая ставка. Я мысленно вздохнул и начал сбрасывать свои карты…

…и тут заметил, что его левая рука не шевелится. Она неподвижно лежала на столе, накрыв оставшиеся фишки, словно защищая их. Это была левая рука — красивая безволосая левая рука с двумя локтями и худым маленьким запястьем. Я обожал его левую руку, я разглядывал ее из-под козырька бейсболки, не давая ему заглянуть себе в глаза. Бейсбол так и не вышел за пределы планеты, но в него еще играют на пустырях и во дворах в таких местах, как Онтарио, Канада.

На какой-то момент мои мысли заметались, но потом все встало по местам. Он подумает, что я выдавливаю его на это, поэтому он будет выдавливать меня на то, так что тогда…

— Отвечаю, — сказал я.

И вот оно: карта в снос, следующая вскрыта: туз пик. Хорошенькое дело, как говорил Чико Маркс. Фильмам с братьями Маркс тоже не мешало бы выйти за пределы планеты.

— Ставлю, — сказал сигнианин, пододвигая еще одну карточку. Крупье сунула ее в машину: «Питтсбург, Пенсильвания, США, 105,643 имусов».

Питтсбург. Я там был. Один из самых недооцененных городов в Северной Америке. Людям, не бывавшим там, он представляется кладбищем заброшенных домен, но это красивый город, и будет здорово забрать его назад. Я мог бы покрыть ставку.

Его левая рука лежала на коленях; он уже не блефовал.

Но минуту назад он блефовал.

То есть теперь он действительно думал, что у него выигрышная комбинация.

То есть…

Передо мной стоял вопрос, могу ли я доверять своему наблюдению, или же этот знак был хитрой уловкой, чтобы заставить меня нарваться на орехи. Что, если у него, скажем, туз с шестеркой? Или, не дай бог, даже два туза?

Как я уже сказал, вопрос стоял так: доверять или не доверять своему наблюдению.

— Отвечаю, — сказал я и перевернул свои карты.

Что это было? Неважно. Это был знак. Нет, я не видел его карт; мне это было не нужно. Я до этого видел его левую руку, лежавшую на столе, когда он блефовал, и на коленях, когда он действительно имел расклад.

Да, вполне возможно, у него были тузы, и он имитировал флешь, и когда вышел еще один туз, у него получилось каре тузов. Но я так не думал. Видите ли, когда он поставил на флешь, он думал, что у меня флешь, но у него флешь старше. Но он нервничал, а значит, боялся, что у меня наилучшая возможная флешь, с тузом, то есть туз треф у меня. А это означало, что у него не было туза треф. Что еще могло у него быть, если он делал такую ставку?

Да нет же, я не видел его карт, но это и не имело значения. У него была пара шестерок, а это означало, что с парой тузов на столе он имеет фулл-хаус на шестерках и тузах, и моей флеши можно уже не бояться. Я закрыл его ставку, имея фулл-хаус на девятках и тузах — и выиграл. У нас обоих сразу получилось по тройке, только моя была старше. Ему не повезло, повезло вам.

Вы все еще не понимаете? Хорошо. Хотите сыграть? Не берите в голову. Я дал вам Питтсбург, и Лондон, Онтарио, и полдюжины небольших городков. Остальное? Ну, сигнианин собирается через несколько месяцев быть на Марсе, а там есть места, где играют. Дайте мне ставку, я принесу вам Париж.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Человек, знакомый с моими работами и работами Роджера, не может не понять, как значительно он повлиял на меня. С тех пор, как я впервые столкнулся с его работами, моим страстным желанием стало дать остальным испытать те чувства, которые его работы вызывают во мне. Надеюсь, что я больше, чем имитатор, но если нет, я имитирую одного из лучших писателей.

Для меня было огромной радостью узнать его лично так же хорошо, как и его работы, я дорожу каждой минутой, которую нам удалось провести вместе.