— И сержант Форбс, — сказал он, чтобы восстановить справедливость.
— Значит, только вы можете сказать мне, где именно лежал этот блокнот.
Холмс положил на стол синий блокнот Уиплоу.
— А! — воскликнул инспектор. — Вы тоже считаете, что листок, на котором Уиплоу оставил предсмертные слова, был вырван из этого блокнота. Рад, что у нас возникли сходные мысли! Где он лежал, спрашиваете вы. На пюпитре, мистер Холмс. Среди бумаг, связанных с деятельностью компании.
— Сверху или снизу?
— Пожалуй, блокнот был между бумагами, — сказал инспектор менее уверенно. — Да, точно, сверху лежал договор о фрахте судов у «Вестерн пасифик».
— Хорошо, — сказал Холмс удовлетворенно. — Рад был встретить вас, инспектор.
— Вы сделали свои выводы, сэр? Я имею в виду, раскрыли ли вы причину самоубийства?
Холмс спрятал в карман блокнот и поднялся.
— После беседы с мистером Баренбоймом, — сказал он, — все станет ясно.
Инспектор проводил нас до двери кабинета, рассыпаясь в комплиментах, адресованных, конечно, Холмсу, но кое-что перепало и мне.
— Ватсон, — сказал Холмс, когда мы с риском для жизни пересекли площадь Нельсона и оказались перед дверью в контору Южной пароходной компании, — как вы думаете, кому адресовал Уиплоу обращение «Всегда ваш»?
— Надо полагать, пасынку и компаньону, — отозвался я. — У старика, видимо, не было более близких людей.
Холмс промолчал, но было ясно, что мой ответ его не удовлетворил. Мы вошли в сумрачный холл, и минуту спустя служащий ввел нас в кабинет мистера Соломона Баренбойма. Совладелец пароходной компании оказался крепким пятидесятилетним мужчиной выше среднего роста с выпяченной челюстью, делавшей его похожим на боксера-профессионала, и горбатым семитским носом. Судя по довольно тщедушному, несмотря на рост, сложению, Баренбойм никогда не выходил на ринг — разве что на деловой, где с противником приходилось боксировать не кулаками, но идеями и контрактами.
— Я потрясен, — сказал хозяин кабинета, когда мы втроем уселись около низкого столика, на котором не было ничего, кроме нескольких проспектов с изображениями парусников и пароходов.
— Мы работали вместе больше двадцати лет, — продолжал мистер Баренбойм. — Смерть Джорджа была… Она была просто невозможна!
— Должна существовать веская причина, — сказал Холмс. — Такой человек, как Джордж Уиплоу, не мог свести счеты с жизнью без чрезвычайных оснований.
— Да, да, — пробормотал Баренбойм, — я не вижу никаких оснований. Никаких, мистер Холмс.
— Смерть жены, которую он любил?
— Прошло три года, мистер Холмс! Джордж был очень подавлен, верно. Но я считал, что он справился. Вот уже год, как Джордж перестал упоминать имя Энн в каждом разговоре… Я просто не могу поверить, мистер Холмс! Я… Когда пришел сержант и сказал, что Джордж найден мертвым, я был уверен, что его убили. Инспектор Харпер утверждает, что Джордж сделал это сам, и коронер присоединился к этому мнению. Они профессионалы, но ведь и профессионал может ошибиться… Мистер Холмс, вы тоже считаете, что… Джордж выстрелил в себя сам?
— Все говорит именно об этом, — кивнул Холмс. — Инспектор Харпер знает свое дело, мистер Баренбойм. Думаю, что, если и существует какая-то иная причина для самоубийства Уиплоу, кроме смерти жены, то знать ее можете или вы, или мистер Говард.
Баренбойм сделал отстраняющий жест рукой.
— Мне иные причины неизвестны, — сказал он резко. — Что касается Патрика…
Он оборвал фразу и принялся нервно перелистывать лежавшие на столе проспекты, будто искал там какое-то изображение.
— Да, — мягко проговорил Холмс, — вы начали говорить о Патрике. Он может знать о причине самоубийства больше вас?
Баренбойм справился с волнением и посмотрел Холмсу в глаза.
— Не думаю, мистер Холмс. Патрик никогда особенно не любил отчима, и я его в этом не обвиняю. У Патрика своя цель в жизни. Жизнь Джорджа проходила здесь, в этих стенах, он не мыслил себя без своих кораблей, без фрахта, без споров с капитанами, без всей этой нервной суеты, что зовется морским бизнесом. А Патрик иной… Он добрый малый, но море для него — просто вода, где плавают пароходы и приносят прибыль, из которой и ему что-то перепадает.
— Что же интересует его на самом деле? — спросил Холмс, разглядывая висевшие на стенах картины с изображением морских пейзажей и старинных галеонов. Похоже, он был совершенно равнодушен к интересам молодого Говарда, и вопрос он задал только для того, чтобы поддержать беседу.
— Лошади, мистер Холмс! — воскликнул Баренбойм.
— У него есть конюшни? — удивился Холмс. — Признаться, я не заметил ни одной в Чичестере.
— Он играет на скачках, мистер Холмс. Ипподром — его стихия. Жокеи — его лучшие друзья. Он честный человек, мистер Холмс, и он, насколько я знаю, никогда не попадал в истории, которые довольно часты в той среде. Но…
Баренбойм помолчал. Молчал и Холмс, не сводя глаз с картины, на которой были изображены, по- моему, сами владельцы Южной пароходной компании, стоявшие на борту какого-то судна.
— Но я плохо представляю, — продолжал Баренбойм, вздохнув, — как пойдут дела компании, когда Патрик сядет вон в то кресло, где всегда сидел Джордж.
— Патрик наследует отчиму? — осведомился Холмс.
— Да, полностью.
— И завещание вступает в силу немедленно? — это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Конечно, — кивнул Баренбойм. — Есть один нюанс, но он несуществен…
— Да, да? Вы сказали о нюансе.
— Патрик должен полностью войти в курс дел компании. Это естественное требование, оно оговорено в завещании Джорджа. Думаю, когда оба мы оправимся от этого страшного события… Патрику придется, конечно, меньше внимания уделять своим былым привязанностям.
— А до того времени, когда вы сочтете, что молодой Говард готов занять место мистера Уиплоу…
— До того времени финансами распоряжаюсь я. Впрочем, не думаю, что это продлится долго. Патрик сказал мне вчера, что с понедельника начнет вникать в дела. Он умный парень, мистер Холмс, и я думаю, что, действительно, занявшись контрактами и спорными проблемами фрахта, со временем он станет хорошим компаньоном.
— Не сомневаюсь, — подтвердил Холмс. — Молодой Говард произвел на меня приятное впечатление. Немного эмоционален, но это привилегия молодости. По-моему, я так и не убедил его, что никто не мог убить мистера Уиплоу. Он остался при своем мнении вопреки очевидным фактам.
Баренбойм нахмурился.
— Вы говорите, что Патрик… — начал он с оттенком недоумения в голосе. — Впрочем, конечно…
— Вы хотели что-то сказать, мистер Баренбойм?
— Нет, мистер Холмс. Я просто думаю, что нам обоим трудно смириться с мыслью, что Джорджа больше нет…
— Вы не возражаете, мистер Баренбойм, — сказал Холмс поднимаясь, — если мы с доктором Ватсоном посетим вас еще раз сегодня вечером? В семь часов, если вы не против.
— О, конечно… У вас есть какие-то вопросы?
— Вопросы, мистер Баренбойм? Нет, но надеюсь, к вечеру у меня будут кое-какие ответы. Я имею в виду причину самоубийства мистера Уиплоу.
Мы оставили Баренбойма в глубокой задумчивости.
— Ватсон, — сказал Холмс, когда мы вышли на шумную площадь, — если не ошибаюсь, вон там видна вывеска почтового отделения? Пойдемте, мне нужно дать телеграмму.
Мой друг быстро набросал текст, и я сумел лишь увидеть, что адресована телеграмма инспектору Лестрейду, Скотланд-Ярд.
— Думаю, что ответ от моего адресата поступит в течение дня, — обратился Холмс к телеграфисту. —
