надежды, казалось, уже исчезли. Но слава досталась, как обычно, инспектору Лестрейду, а между тем без помощи Холмса Скотланд-Ярд до сих пор не добился бы успеха.
— Холмс, — как-то спросил я, — почему вы не хотите, чтобы я написал, наконец, о деле Саммертона? Это было чудо!
— Именно так, Ватсон, — ответил Холмс, попыхивая трубкой. — Вы справедливо заметили: я показал чудо. Правильная идея пришла мне в голову интуитивно. Я ненавижу интуицию, она противоречит методу. Интуицию обожает Лестрейд, и вам прекрасно известно, как часто она его подводит…
Возможно, Холмс прав. Тогда что сказать о деле Джорджа Уиплоу? Я и сейчас убежден, что именно нелюбимая Холмсом интуиция помогла ему тогда обнаружить преступника. Холмс же полагает, что действовал исключительно по собственной методике. Я не спорил со своим другом, но в результате мои записки о событиях апреля 1884 года пролежали без движения почти десять лет.
В то замечательное время я еще не был женат, и мы с Холмсом вели холостяцкую жизнь на Бейкер- стрит. Мой друг поднимался рано, а я предпочитал понежиться в постели, тем более что промозглая лондонская весна располагала именно к такому времяпрепровождению. Я спускался к завтраку, когда Холмс уже допивал свой утренний кофе, и мой друг каждый раз спрашивал, не попросить ли миссис Хадсон поставить на плиту еще один кофейник.
— Спасибо, Холмс, — отвечал я. — Вы же знаете, я предпочитаю, чтобы кофе не обжигал горло.
Холмс качал головой, ясно давая понять, что он не одобряет столь странной привычки, и углублялся в чтение «Таймс».
В то апрельское утро, с которого началась описанная ниже история, наш диалог был прерван звонком у входной двери. Холмс отложил газету и прислушался. Из холла донесся глухой и низкий бас, но слов разобрать было невозможно. Миссис Хадсон что-то отвечала, и я даже догадывался — что именно, но мужчина продолжал настаивать.
— На вашем месте, Ватсон, — сказал Холмс, — я бы допил эту холодную бурду, которую вы называете кофе. Судя по голосу, клиент не намерен ждать, когда мы закончим завтрак.
На лестнице послышались легкие шаги нашей хозяйки, и миссис Хадсон вошла в столовую, слегка возбужденная от перепалки, которая закончилась явно не в ее пользу.
— Мистер Холмс, — сказала она осуждающе. — Там внизу посетитель, и терпения у него не больше, чем у кэбмена, которому не заплатили за проезд.
Холмс бросил на меня многозначительный взгляд.
— У человека, отправившегося в Лондон из Портсмута первым утренним экспрессом, — сказал он, — должны быть серьезные причины проявлять нетерпение. Скажите, миссис Хадсон, чтобы он поднялся.
Холмс улыбнулся, увидев недоумение на моем лице, но ответить на немой вопрос не успел. Посетитель взбежал по ступенькам и вошел в комнату. Это был молодой человек лет двадцати пяти, с широкоскулым лицом, на котором выделялись длинный и острый, будто с какого-то другого лица перенесенный нос и глаза, черные и беспокойные. На посетителе был широкий дорожный плащ, в правой руке он держал цилиндр и трость. Цилиндр был, пожалуй, из тех, что вышли из моды в Лондоне еще в семидесятых годах, да и манера держаться выдавала в этом человеке провинциала.
— Мистер Холмс? — произнес посетитель, переводя взгляд с Холмса на меня и обратно.
— Рад познакомиться, мистер Говард, — сердечно проговорил Холмс, привстав и делая широкий жест в мою сторону. — А это мистер Ватсон, мой коллега и помощник. Садитесь вон в то кресло. Надеюсь, вы не возражаете, если наш разговор будет происходить в присутствии мистера Ватсона?
На протяжении всей этой фразы посетитель смотрел на Холмса со все возраставшим изумлением. Даже я, давно привыкший к сюрпризам, оказался в полном недоумении: судя по реакции молодого человека, мой друг совершенно правильно назвал его имя. Между тем я точно помнил, что миссис Хадсон не передавала Холмсу никаких визитных карточек.
— Шляпу, — продолжал Холмс, — вы можете повесить на вешалку, а трость прислоните к стене. Как бы вы ни дорожили этой фамильной реликвией, здесь она будет в безопасности.
Наш гость с шумом вздохнул и осторожно, будто опасаясь новых реплик со стороны Холмса, повесил цилиндр, прислонил трость к стене, после чего опустился в кресло, не сводя глаз с моего друга.
— Как вы узнали… — начал он и замолчал.
— Вашу фамилию? — пришел на помощь Холмс. — Ведь вы действительно Патрик Говард, пасынок Джорджа Уиплоу, покончившего с собой прошлой ночью?
— Да, это так, но… — пробормотал Говард и обратил свой взгляд ко мне, надеясь, что я смогу рассеять его недоумение. К сожалению, я был не в силах это сделать.
— Послушайте, Холмс, — сказал я, — судя по всему, у мистера Говарда серьезное дело, и если вы каким-то образом заранее узнали о его посещении…
— Дорогой Ватсон, — добродушно сказал Холмс, — а я-то думал, что вы и сами поняли, кто наш утренний гость, едва он переступил порог. Это же очень просто. Интонации голоса и легкий акцент выдают в нем жителя Южной Англии, причем из портовых районов Саут-Даунса, от Портсмута до Пула. Судя по нетерпению, проявленному этим господином, он вряд ли провел ночь в гостинице. Когда наш гость поднялся наверх, одного взгляда на его плащ и запыленные башмаки было достаточно, чтобы удостовериться в том, что он действительно явился к нам прямо с вокзала. Наверняка он путешествовал не всю ночь, иначе взял бы с собой чемодан или хотя бы саквояж. От Портсмута до Лондона, как вы знаете, два с половиной часа езды, и попасть сюда мистер Говард мог только в том случае, если выехал первым утренним экспрессом.
— Ну хорошо, — воскликнул я. — А имя? Откуда вы узнали имя?
— Это еще проще, — пожал плечами Холмс. — Если молодой человек отправился в Лондон из Портсмута в такую рань, чтобы повидать меня, то у него должны были быть к тому серьезные основания. О чем серьезном, случившемся в Южной Англии, сообщали газеты в последние сутки? Только о неожиданном самоубийстве Джорджа Уиплоу, известного судовладельца. Дорогой Ватсон, вы же сами показывали мне вчера эту заметку в «Экспрессе»…
Я едва удержался от того, чтобы хлопнуть себя по лбу. Действительно, я первым обратил внимание на заметку. Она была короткой, но достаточно содержательной. Судовладелец Джордж Уиплоу свел счеты с жизнью, выстрелив себе в голову из револьвера. В оставленной на столе записке он просил никого не винить в своей смерти. Джордж Уиплоу был вдовцом и жил со своим пасынком Патриком Говардом, сыном покойной жены от ее первого брака.
Судя по всему, именно молодой Говард и сидел сейчас перед нами, глядя на Холмса взглядом, полным суеверного ужаса.
— Вспомнили? — нетерпеливо спросил Холмс.
— Да, — согласился я, — заметку в «Экспрессе» я вспомнил. Но, разрази меня гром, Холмс, с чего вы взяли, что эта старая и, судя по виду, недорогая трость является семейной реликвией?
— Да именно потому, что она старая и недорогая! Уиплоу был одим из самых богатых людей в Южной Англии, и если один из представителей этой семьи не расстается с такой неказистой тростью, наверняка она не куплена в ближайшем магазине. Я прав?
Он обратился к мистеру Говарду, и молодой человек, успевший взять себя в руки, ответил глухим голосом:
— Вы совершенно правы, мистер Холмс. Трость принадлежала еще моему отцу… Я его плохо помню, это был замечательный человек… Впрочем, это неважно… Я приехал потому, что… Мистер Холмс, мне нужен ваш совет!
— Совет сыщика-консультанта? Разве в деле о самоубийстве вашего отчима есть неясности?
— Полиция считает, что нет. Инспектор Харпер вчера очень четко изложил на следствии все обстоятельства. Коронеру ничего не оставалось, как вынести вердикт: «самоубийство»…
Говард замолчал, глядя перед собой неподвижным взглядом.
— Тогда, — мягко сказал Холмс, — какой вам представляется моя роль в этом деле?
— Мой отчим… — хрипло произнес Говард. — У меня не было причин его любить. Но это… это не основание для того, чтобы примириться с неправдой. Мистер Холмс, я хорошо знал отчима. Это был не тот человек, который способен добровольно расстаться с жизнью! Покончил с собой? Ха-ха! Я скорее поверю в то, что Темза впадает в Ирландское море. Его убили, вот что я вам скажу!
