большой семьи и духовного пастыря. Надо поставить себя так, чтобы и Катерина, и Тимофей, и Вера, и Макун (да-да, и Макун, конечно) ложились спать, уверенные, что председатель их в обиду не даст и никаких неожиданностей с ними завтра не произойдет.
Тимоха прибежал взмыленный, как жеребец. Торопливо захлопнул дверь. Торопливо поздоровался.
— Письмо принес? — спросил Роман Гаврилович.
— А как же. Вот оно. Пожалуйста…
— Погоди. Сперва давай разберемся с тобой лично. С Верой — вопрос особый. Она кулацких кровей. А как могло случиться, что ты, комсомолец, не сказавшись, угнал упряжку в район и бросил конюшню на одного Пошехонова? Разве это дело?
— За подводу вычитайте, сколько положено. А если бы не дали коня, я бы босый побег. Вы бы тоже побегли, если бы вас опозорили. Глядите…
— Погоди, Тимоха. Письмо — не оправдание самовольного отъезда. Ты же его нашел приехавши. Скажи честно, кто тебе подбросил идею к судье ехать?
— Змея.
— Какая змея?
— Верка. Она с Макуном стакнулась. И с Николаем Семенычем.
— А кто такой Николай Семеныч? Змей?
— Змей. Тестюшка — Дуванов. Скареда. За кажной бечевкой нагинается. Подбил меня на свой кулацкий манер судиться… Помните, как Орловский в меня вцепился?..
— Знаю, знаю. Давай дальше.
— А дальше Верка, зараза, побегла к Макуну — выведывать адвоката. Дал он мне адрес, а Верка зудит: езжай скорей, езжай скорей. Приехал я в район. Адвоката дома нет. Будет в понедельник. Прикупил я сена, поселился в Доме крестьянина. Дождался адвоката. Он, как услыхал про Макуна, со злости папиросу пополам перекусил. Получил я от ворот поворот, приехал, Верки нигде нет, а заместо Верки в телогрейке письмо. Свезла барахло родному папаше, а сама съехала… Вот и все. От адвоката я чумной вышел, вижу, на бульваре вроде она гуляет. Подойти не посмел. Она, паскуда, и до свадьбы мерещилась… Чего мне с ним делать? Насовсем убить или ноги ему поломать?..
— Кому?
— Что значит кому? Оглоеду, который ее сманул.
— Ты его знаешь?
— Не знаю. Но разыщу.
— Прежде чем пускаться в поиски, рекомендую тебе сдать корову в колхоз. Дело не в корове, а в том, что комсомолец колхозникам-новичкам худой пример подает.
— Какая корова! У меня Верка сбегла, а вы про корову. Забирайте ее хоть сейчас. Больно надо!
— Дай-ка письмо. Гляди, что здесь сказано: записался в колхоз, а меня не спросил. Этого я никогда не прощу.
— Врет! Я ей, как легли, признался, какую мне бумажку Орловский подсунул. Она говорит: «Не беда. Нас и в колхозе никто не разлучит». Вот как она говорила, змея. А в письме корит.
— Не корит она тебя, а выгораживает. Вину на себя берет. Выходит, ты был за колхоз, а она против.
— Потому и убегла? Как бы не так.
— Убегла она потому, что переживала за тебя. Напугалась, что в кулаки тебя обратят.
— Не могла она такого думать.
— Не то важно, что она думала, а то важно, что люди думают. Семен ей в глаза сказал, что она тебя закулачила и погубила. Боюсь, Тимоха, ноги ломать некому. Любит она тебя! Вот дело в чем.
Тимоха недоверчиво посмотрел на Романа Гавриловича.
— А на что тогда письмо? — после долгого молчания спросил он.
— Письмо это она написала не тебе, а людям, — терпеливо растолковывал председатель. — Тем, которые захотят тебя осудить.
— Не верю!.. — Тимоха стал метаться по горнице. — Ничему не верю… Не могла она меня письмом вдарить! Сама скажет — поверю, а так — нет! Отпустите меня, Роман Гаврилыч, в районі
— Где ты ее найдешь?
— Найду! Она на бульвар ходит!
— Какой там бульвар! Обожди. Сядь. Мой тебе совет такой: хочешь, чтобы она вернулась, сиди и жди. Она вернется.
— А вы почем знаете? — подозрительно глянул Тимоха.
— Читал в конце пожелание: женись скорей? Что это значит? Это значит, что она на себя не надеется. Женишься — отстанет. Не женишься — вернется.
Тимоха светлел, словно под восходящим солнцем.
— Давай договоримся так, — продолжал Роман Гаврилович. — Корову ты отведешь в колхозный хлев; работай, как работал, и дожидайся жену.
— Она перед отъездом кепку мою целовала, — опустив глаза, сообщил Тимоха. — Мама видала.
— Вот видишь! Мой тебе совет: настоящий мужик должен своей жене доверять, по себе знаю. Жена у тебя хорошая. Глаз у нее острый, хозяйский…
— Это от отца, — оживился Тимоха, — от Николая Семеныча. Вот хозяин так хозяин. Знаете, что он делает: огурцы в тыквах солит. Не в кадушках, а в тыквах. Выскоблит середку и закладывает туда огурцы. Веревку купит — сразу ставит навар из дубовой коры кипятить. Сперва веревку в столярном клее помочит, после — часа два в навар. Веревка получается крепкая, как из стали. Нипочем не разорвать. Как она высохнет, Николай Семенович вылощит ее с олифкой да смотает как надо. Но это уже для красы, ради собственного удовольствия. Я, Роман Гаврилыч, так думаю: никакой Николай Семеныч не кулак. Было у него три коровы. Ну и что? Батраков-то он не держал. Советская власть медали ему давала. А нынче за этих коров его Нарымом пугают. Чем он виноват, что природа его окромя ума одарила разумом?
— А какая разница?
— Большая. Как между красавицей и раскрасавицей. Николай Семеныч говорит так: ум — от слова «уметь», а разум — от слова «разуметь». К примеру, Макун умеет «фордзон» гонять. Ум у него есть. А управлять колхозом доверили не ему, а прислали двадцатипятитысячника. И правильно. Макун, как говорится, трактор гнать насобачился, а мотор заглохнет — и все. Будет кнутом трактор хлестать, пока Чугуев на подмогу не прибежит. Разумный мужик хошь не хошь, а обречен забогатеть. И не столько на чужом труде, сколько на разумном хозяйстве. Чем его к белым медведям загонять, лучше привлекать к руководству колхозами.
— Да, научил тебя Николай Семеныч чему не надо.
— А чего? Я так думаю: коли вы разумных мужиков разгоните, пропадет любая деревня — и единоличная, и колхозная.
— Все? — Роман Гаврилович поиграл желваками. — А я-то считал, что ты человек. Уберегла тебя Советская власть от разумного кулака, уберегла от того, чтобы ты ему за меру зерна две платил, уберегла от того, чтобы он жену твою кованым сапогом забивал до смерти. А ты как за все это Советскую власть отблагодарил? Душу свою за корову продал. Да тебя первого из колхоза гнать надо!
— В чем и дело, — подхватил Тимоха, — она что же думает? Она меня любит, а я ее нет? Пущай меня первого высылают, а ее вторую.
Роман Гаврилович не заметил, как Тимоха встал, как у двери обулся.
— Гражданин председатель? — спросил он тихо.
— Да-да! — Роман Гаврилович вздрогнул.
— А когда, считаете, змеюшка моя воротится?
Председатель глянул на него таким взглядом, что Тимоха и не заметил, как оказался на улице.
ГЛАВА 15
