имущества назначили на сегодня. В тройку вошли Платонов, Пошехонов и Петр. Катерина идти к Федоту Федотовичу отказалась наотрез. Операция его раскулачивания напоминала ей удаление здорового зуба.
В качестве понятого назначили Лукьяна за то, что он вместо двенадцати мешков зерна согласился дать только два.
— Обыскивать будут Пошехонов и Петр, — сердито говорил Роман Гаврилович. — Кроме барахла особо искать зерно… Чего вы все скисли, как мокрые курицы?
— Можно, я отлучусь? — попросила Катерина.
— Сиди! — возразил Емельян. — Выпустим — к благодетелю побежишь. Всю обедню испортишь. Орехова раскулачивали — баба его все тарелки перебила…
— А вы что глядели? — укорил Роман Гаврилович.
— Опешили с непривычки.
— Так вот. Входи и сразу бери власть в свои руки. Любой антагонизм пресекай немедленно. Церемоний не разводить. Раскулачка — законная часть классовой борьбы: если не дашь в морду ты, дадут в морду тебе.
— Вот это верно, — Петр потер руки от удовольствия. — Вот это так правильно…
— И на Чугуева надо свалиться как снег на голову. Внезапно. По этой причине, товарищ Катерина, до прихода тройки являться вам к нему нежелательно.
— Неужто я ему скажу! — обиделась Катерина. — Что вы!
— Он по глазам смекнет. Поглядели бы на себя. Будто кого похоронили. Знаете что, Катерина! Смастерили бы вы нам красные повязки. А то вид у нас, как бы получше сказать, шибко гражданский.
— Давно бы надо сдогадаться, — сказал Петр. — В избе-читальне третий год лозунг про всеобуч висит. Снимем и нарежем. Нацепим повязки на рукава, никто поперек сказать не посмеет. Пошли, Катерина!
— Эва, разбежался, — притормозил Емельян. — Чего тебе с ней ходить? У тебя свои детишки плачут. Давай ключи, я пойду.
У двери кашлянули. Роман Гаврилович обернулся.
В горнице стоял незнакомец в коротком кавалерийском полушубке и с пухлым портфелем под мышкой. Лицо у него было бледное, лобастое, с плотно закрытым безгубым ртом.
Когда он вошел, никто не слышал.
Он взглянул на всех сразу и спросил:
— Заседаете?
— Заседаем, — ответил Роман Гаврилович. — А вы кто такой?
Незнакомец показал, не выпуская из рук, удостоверение так, чтобы видел только Роман Гаврилович.
— Вот оно что! — Роман Гаврилович встал, уважительно поздоровался. — Давно ждем.
Незнакомец подошел к Катерине и, ко всеобщему изумлению, поздоровался с ней за руку.
— Здравствуйте, Юрий Павлович, — Катерина смутилась. — Ну как?
— Продвигаемся, — ответил он загадочно. И, нацелив глаза на Романа Гавриловича, проговорил: — Погуляем?
Было непонятно, спрашивает он или приказывает. Они вышли.
— Это кто? — поинтересовался Емельян.
— Агент, — шепнула Катерина. — Про Игната выпытывал. Пробитый френч показывал.
— Ясно, — сказал Петр.
— Глядите, помалкивайте, — предупредила Катерина. — Я расписку давала молчать. Видать, докопался.
— Узнали, кто Шевырдяева убил? — спросил с печи Митя.
— Помалкивай! — откликнулась Катерина. — Айдате за кумачом.
Они вышли. В доме возникла любимая Митей тишина, приманивающая мечты и возбуждающая воображение. Папа позволил сегодня не ходить в школу. Предстояла большая работа на раскулачке. У Чугуева-кулака отберут все орудия производства, живность, вплоть до собаки, отберут хлев, сарай, овин, конюшню, мебель, посуду, одежду. Не отберут только жену, бабку да Ритку. Дадут смену белья и хлеба на двое суток и увезут.
— Куда все подевались? — послышался голос отца.
— В избу-читальню ушли, — отозвался он с печи.
— Ну и славно. Передохнем малость.
Отец разулся, повесил сушить портянки. Только прилег, вернулась Катерина.
— Придется у вас шить, — сказала она. — В читальне холодно. Агент где?
— Сейчас придет. Про френч рассказал. Пока мы головы ломали, он разыскал того самого жениха, который продал агроному френч Шевырдяева. Жених служит на конном заводе. Берейтор. Выменял он пробитый пулями френч у какого-то «носатого», будучи сильно под мухой. По этой причине надежных сведений о «носатом» дать не сумел. Зато свои галифе, обменянные на френч, описал подробно. И знаете, что за галифе? Не поверите: жокейские галифе малинового цвета с леями желтой кожи.
— Батюшки! — ахнула Катерина. — Неужто Макун?
— Конечно. У Макуна был простреленный френч Шевырдяева, и он обменял френч на галифе. Агент настолько уверен в этом, что не привез берейтора для опознания… В конечном счете ему надо найти не галифе, а убийцу.
— Мне чего-то непонятно.
— Сейчас поймете. Предположим, взяли Макуна. Предъявили ему френч. Где гарантия, что Макун не скажет, что купил этот френч у неизвестного пропойцы?
— Зачем же он тогда к нам приехал?
— Думаю, затем, чтобы прощупать, какие могли быть у Макуна причины прикончить Шевырдяева. Во всяком случае, он в основном расспрашивал про Макуна. Интересовался семейным положением, привычками. А что я ему мог сказать? Живу здесь без году неделя… Между прочим, обрадовался, что Макун был членом машинного товарищества. Скажите, Катерина, вот что: какие отношения были у Шевырдяева с Чугуевым?
— Как у кошки с собакой. Какие могли быть отношения, когда Игнат донес на товарищество и всех их разогнали.
— Но Шевырдяев тоже был членом товарищества?
— А как же. И у него пай был. Сперва вроде согласно работали, а после пошла промеж них свара. Игнат горой стоял за бедняка, а бедняк больше уважал Чугуева. Чугуев, бывало, Макуна ругал почем зря, даже ударил однажды, а Макун служил Чугуеву верой и правдой, как все равно дворняга.
— Все точно. Агент такую цепочку и тянет: Чугуев не примирился с разгромом своего товарищества, затаил злобу и подговорил Макуна истребить Шевырдяева. Что Макун и исполнил. Выстрелил в спину Шевырдяева из нагана.
— Вы что, смеетесь? — удивилась Катерина. — Какой бы Федот Федотыч кулак ни был, а зла он не помнит. Сядемцы гадали, как он за Любашу с Семеном Ионычем поквитается. В те годы Федот Федотыч в бараний рог Семена скрутить мог. С ним сам председатель сельсовета кланялся. С той поры вот уже семь лет прошло, а он пальцем Семена не тронул. Только что не здоровкается… Агент небось к Макуну пошел?
— К Макуну. Макун для ГПУ сегодня самая лакомая находка. И понятно. До сей поры преступника искали по всей стране. А как попал под ихний прожектор Макун, стало ясно, что Шевырдяев погиб где-то здесь, возле Сядемки. Преступник был уверен, что его не видят и не слышат: всадил три пули и не побег, а принялся снимать с трупа френч. Не исключено, что Шевырдяева прикончили в овраге.
— Вам бы, Роман Гаврилович, не в колхозе, а в Чека работать, — печально пошутила Катерина.
— Почему именно мне? Каждый хороший коммунист — хороший чекист.
— Одно непонятно, — продолжала Катерина. — Зачем Макуну снимать с убитого дырявый френч и возить с собой доказательство своего злодейства. Макун-то хоть и не больно умен, но ведь и не Данилушка.
