гранитной крепости, обильно украшенной золотом, по коридорам с утыканными шипами стенами, по ветхим рассохшимся лестницам, через лаз толстой, как пиявка, трубы, пока наконец, сохранив примерно половину первоначального состава, они не подошли к входу в маленькую душную комнатку, тускло освещенную единственной свечкой. По самые затянутые паутиной стропила она была завалена пергаментами и бумажными листами с режущими краями, занозистыми кусками древесной массы, из которой делают бумагу, тяжелыми, как каменные плиты, учетными регистрами и бухгалтерскими книгами и бесконечными пачками затхлых бланков, которые были исписаны какими-то значками и закорючками, очевидно на нумерологическом языке. И среди этого кошмарного беспорядка, который ежесекундно грозил превратиться в хаос, на огромной, щетинящейся торчащими краями груде папирусов, венчавшей шаткий стол из горючего бальзамина без каких-либо намеков на присутствие стула, лежал экземпляр Десятинного Свода — все десять тысяч двести сорок восемь плотно исписанных тонких и гладких страниц, дополненные двумястами пятьюдесятью семью приложениями, бок о бок с ста сорока девятью томами справочника под стыдливым названием «Пояснения».
— Все как следует. В твоем распоряжении, — клокотнул Кадил, простирая бледные, тонкие, как у пикси, руки над всей этой безумной неразберихой.
С трудом волшебник пробрался через развал измятых бумаг, при этом целые кипы листов пристали к тяжелым полам его одеяния; он безуспешно попытался поднять налитый тяжестью Десятинный Свод.
— Рискну допустить, что ты захочешь начать именно с этой книги? — издевательски проблеял он, нежно поглаживая огромный, с ржавыми петлями том положений о налогах на поставки.
— Ты ведь прекрасно знаешь, что происходит, когда ты
От удивления Кадил открыл рот.
— Что?! Как же это?! — затараторил он. Взгляд волшебника заметался по мускулистой фигуре гиганта, его желтые глазные яблоки бешено завращались, изрядно нагнав страху на съежившуюся позади Ихора делегацию мастеров, которые теперь забились еще глубже в тень своего исполинского представителя. — Как может такой, как ты, знать, что содержится в Десятинном Своде, ты, мастер, ремесленник?!
Ихор не ответил: он внимательно изучал Кадила, выискивая в волшебнике внешние признаки совершенного должностного преступления, чуткий нос воина с легкостью улавливал аромат страха, его острым глазам был внятен язык тела, выдававшего обман.
— У тебя есть неделя, — сквозь зубы процедил Кадил.
И сражение началось.
Волшебник Кадил вел себя точно так же, как любое обидчивое существо, которое подвергается проверке, а ведут себя существа с таким характером, надо сказать, весьма плохо. А привыкнув к тому же к самостоятельности и беспрекословному подчинению, он вел себя еще во много раз хуже. Кадил упорно давал неверные ответы даже на простейшие вопросы Ихора, такие, например, где лежат документы и где искать учетные регистры, и раз за разом подсовывал своему ревизору какие-нибудь не те бухгалтерские книги, изображая то незнание или забывчивость, то внезапную полную глухоту.
Однако Ихор был неколебим, он самостоятельно прокапывался сквозь эту гору материала, раскапывал и просеивал, извлекая отельные документы, чтобы позднее изучить их более тщательно. Кадил увидел, насколько искушен Ихор в отборе документов, насколько неумолим и безукоризнен его сбор аудиторских данных, и перешел к действиям. Волшебник начал заливать гиганта потоками канцелярской работы; делая вид, будто желает помочь, он только увеличивал беспорядок и запутывал все еще больше: он вырывал ящики из комодов, буфетов и шкафчиков, швырял записки и смятые бумажки, квитанции и счет-фактуры, метал вспомогательные бухгалтерские книги весом с наковальню, заполненные записями и цифрами, журналы учета толщиной с фут, плотно набитые кишащими, как пауки, цифрами и загадочными и запутанными вычислениями, стремясь похоронить и Ихора, и ясность его мыслей, и четкость намерений под сугробами документов сомнительного содержания, некоторые из которых действительно годились для целей воина, но большая часть только сбивала с толку.
И в то время как Ихор с нахмуренным челом, подобным пропитанному потом боевому знамени, зубами, сжатыми подобно тому, как смыкаются стальные челюсти ловушки на несчастной жертве, глазами, сверкающими кровожадным рвением закаленного в битвах апостола чисел, мчащегося все вперед по грязному и запутанному следу аудита, одну за другой отражал мелкие пакости своего противника — проверяя, перепроверяя и сверяя, подсчитывая и сравнивая, подводя баланс и делая записи, — Кадил подхватил ниспадающие полы своего евнушеского одеяния и взмахнул ими как будто в досаде, но на самом деле для того, чтобы отправить в воздух целую шелестящую кипу документов. Легкие и стремительные, исписанные чернилами бумаги кружили и кружили, подобно смерчу, сортировались так и этак, слетались и разлетались без всякого принципа или хотя бы здравого смысла.
Но Ихор стойко держал оборону в самом сердце мусорного бедствия, он истекал кровью от ран, нанесенных коварными бумажными краями, но не сдавался и все выискивал и вылавливал обрывки нужной ему информации, его искушенный взор все просматривал страницы и колонки в поисках следов подбивания цифр и вбивания денег. Он не признавал ни компромисса, ни небрежности и выполнял свои ревизорские задачи тщательно и досконально, с таким непреклонным упорством, которое более слабого давно уже довело бы до состояния отупения и безжизненной вялости.
Сзади, из-за щита, которым им служила дверь с дубовыми насечками, за всем этим в ошеломленном благоговении наблюдали мастера, они никогда даже не представляли, что мир бухгалтерских расчетов и налогообложения может быть таким жестоким и предательским. Они разражались одобрительными криками, когда Ихор делал пометку, бурно аплодировали, когда он со стуком отбрасывал очередную порцию бумаг, и завороженно, с широко раскрытыми глазами, наблюдали, как их героический воин снимает свой урожай с урагана неразборчивых каракуль и цифр.
— Нашел все, что необходимо? — взревел Кадил, перекрикивая шум и гвалт. — Все сходится?!
— Пока что, — в некотором замешательстве ответил Ихор, в то время как его проворные пальцы с головокружительной скоростью щелкали костяшками счетов и на лету быстро и яростно выписывали числа в огромную бухгалтерскую книгу. Счеты и грифель Ихора, а также повелевавший ими великолепный ум могли стать теми орудиями, при помощи которых математика сокрушит Кадила.
Тянулись часы и дни, битва все бушевала, и Кадил вовсю применял свой арсенал уловок против аудита. Он считал и пересчитывал во весь голос, внося сумятицу в подсчеты, которые Ихор делал в уме, и, мешая ему сосредоточиться, декламировал какие-то произвольные числа пронзительным монотонным голосом, от которого смертельно усталая делегация в слепом ужасе затыкала уши. А на законные и правомерные просьбы Ихора о разъясненнях Кадил отвечал то крича, то переходя на шепот, языком, раздвоенным, как у змеи: его ответы двоились и троились, извивались кольцами и в итоге приводили в никуда, затуманивая и вовсе утрачивая смысл. А Ихор извлекал из этих нелепых ответов и отупляющей бумажной работы драгоценные крупицы информации и доказательств, в которых он нуждался, сохраняя присутствие духа и удивительную остроту чувств.
Так прошло шесть дней, и каждый мучительный час в точности напоминал предыдущий, а мир жизни и света за душными каменными стенами давно был забыт. Волшебник Кадил начинал приходить в отчаяние. Ихор связывал между собой факты так же уверенно, как мясник насаживает поросенка на вертел и затем жарит его, провожая в небытие; он медленно, но неумолимо продвигался все ближе к цели, и вопросы превращались в ответы, сомнения разрешались, вычисления подтверждались. И вот Кадил чихнул, потом еще раз и еще раз, извергая из вероломных ноздрей своего внезапно занедужившего носа загадочную жидкость, которая легкой дымкой повисла над водоворотом бумаг и заполнила тесное помещение туманом. Цифры на документах, которые изучал Ихор, и числа в его бухгалтерской книге начали будто расплываться и мельтешить, мешаться и путаться, теряя форму и смысл.
Ихор посмотрел на волшебника и мотнул косматой головой, стряхивая паутину наваждения. Он хищно усмехнулся, и теперь его налитые кровью глаза туманила только пелена дурных воспоминаний.
— Я уже видел все эти уловки, волшебник, — рыкнул он. — И более того. Я восстанавливал бухгалтерские книги, которые были заморожены ледяным кашлем и разбиты вдребезги или сметены в бурлящее море мутных красных чернил, созданное взмахами рук волшебника, и попадал под дождь одетых в
