В эту минуту в кабинет вернулся секретарь, молодой человек в синем бостоновом костюме, которого Саша принял за посетителя. Он был опытный секретарь, много лет работал с Сольцем и сразу сообразил: Сольц взбешен каким-то приговором, раздражен присутствием в кабинете постороннего, а парень этот попал в кабинет по его, секретаря, оплошности, когда он отправился в буфет за папиросами.
Протянув дрожащий палец в сторону Саши, Сольц спросил:
— Что ему нужно?
В быстром взгляде секретаря Саша прочитал: «Говори, что тебе нужно, не медли!»
Саша встал.
— Меня исключили из института…
— Какого еще института? — закричал Сольц. — При чем тут институт?! Чего вы сюда все ходите?
— Из транспортного, — сказал Саша.
— Товарищ из транспортного института, — сказал секретарь деловито, — студент, его исключили из института.
И вполголоса добавил:
— Подойди к нему.
— Меня исключили за стенгазету и за конфликт по курсу бухгалтерии, — сказал Саша, подходя к столу Сольца.
— Какую стенгазету, какую бухгалтерию?! Что вы мне вкручиваете?!
— Это квалифицировано как политическая диверсия.
Сольц во все глаза смотрел на Сашу, видимо, не понимая, что вообще происходит, почему этот человек вошел в кабинет, слушает судебные приговоры, рассказывает о какой-то стенгазете, о какой-то бухгалтерии…
Чиновник усмехнулся чуть заметно, снисходительно, о высоты своей казенной самоуверенности — вот, мол, что бывает, когда пренебрегают установленным порядком ведения и оформления дел. Именно потому, что Сольц не понимает этого порядка, к нему и являются, минуя инстанции.
Эта снисходительная усмешка не ускользнула от Сольца. Исподлобья глядя на Сашу, он неожиданно спокойно сказал:
— Вызовите всех.
Саша продолжал стоять на месте.
— Что вы стоите! — закричал Сольц. — Идите отсюда!
Саша попятился. Секретарь знаками велел ему подойти.
— Кого вызвать? — вполголоса спросил он и положил перед собой листок со штампом «Партколлегия ЦКК ВКП(б)».
И только тогда Саша сообразил, что Сольц вызывает всех причастных к его, Сашиному делу. Первый раз за эти месяцы сердце его дрогнуло и к горлу подкатил ком.
Секретарь выжидательно смотрел на него.
— Баулин, секретарь партбюро, — начал Саша.
— Без должностей, без должностей, — торопил его секретарь, записывая фамилии на листке вызова.
— Глинская, Янсон, Руночкин… Ребят можно?
— Говори, не тяни!
— Полужан, Ковалев, Позднякова, — говорил Саша, слыша, как за его спиной чиновник забубнил фамилии и статьи.
— Все?
— Все.
— На когда?
— Можно на завтра?
— Успеешь передать?
— Успею.
— Дуй.
В дверях Саша обернулся. Сольц, сбычившись, смотрел на него.
«Партколлегия просит Вас явиться 10 января с/г к трем часам к товарищу Сольцу». И фамилии вызванных. Только Сашину фамилию не вписали, его фамилии никто не спросил. Это смешно, но не имеет значения. Дело выиграно. Саша не сомневался в этом. Сольцу не требуется никаких инстанций, никаких бумаг, никаких решений. Вызвать всех! И подумать только: не зайди он в кабинет, не окажись секретарь вынужденным исправить свою оплошность, ничего бы не получилось. И эта чиновничья улыбка, взорвавшая Сольца. А теперь получилось! Получилось!
И все же что-то угнетало… Это молчаливые люди на скамейках вдоль стены, безмолвные, терпеливые, ждущие решения судьбы своих близких. Диктатура пролетариата должна защищаться, это так, безусловно! Но все же в тех коридорах воздух пропитан человеческим горем. И тот неизвестный, осужденный на восемь лет тюрьмы за сорок метров провода. Не сыграл ли Саша в его деле роковую роль, не перехватил ли не ему
