этим панцирем, да сделается защитою царства».
Раздражение усиливалось и потому, что он не мог допытаться, о чем беспрерывно шепчутся за закрытыми дверями хитрецы, и потому, что, оставаясь в неведении о пребывании Теймураза в Тушети, не мог понять, почему так радуется мирза приезду шакала. А тут еще его втянули в общую суматоху; по настоянию Шадимана пришлось ему, Андукапару, выделить из конного царского отряда для почетной встречи Зураба тридцать телохранителей, облачить их в торжественные доспехи, а для коней выдать бархатные, расшитые золотыми нитками чепраки фамильных цветов арагвских владетелей.
– Можно подумать, царя Имерети ждут! – негодовал Андукапар. – Признательный шакал оказался не очень щедрым на дружинников!
– Не большое бедствие, что мало войска ведет за собой, – досадливо отмахивалась Гульшари: – Разгромит Ксанских Эристави, сразу обогатится конницей.
Подсчет войск Андукапаром не волновал сейчас Гульшари. Она вся была поглощена мыслью, как обеспечить свое первенство в Метехи. Не потому ли она принялась так фантастически описывать царю прелести Магданы, а перед Магданой восхвалять благородного владетеля Арагви? Да, поскорей бы ослепить царя княгиней Эристави, тогда персиянка не очень большую власть получит над своим мужем…
Ужас обуял Магдану: стать женой ненавистного князя, врага «барсов»! «Но при чем тут „барсы“? Они от нее отказались… Но почему? Устрашились отца? Нет, они не из пугливых! Но тогда ради какой цели так спокойно бросили ее в Метехи? О-о, где любовь?! Где дружба?! Лишь превратная судьба, как тень, волочилась за ней. Но, наперекор даже судьбе, она отвергнет Зураба вместе с башнями Ананури и скалами Арагви».
С этого дня Магдана более тщательно стала осматривать подарки игуменьи Нино: проверяла, не вытекло ли вино из плоского дорожного кувшинчика, вынимала из ножен кинжальчик: не заржавел ли?
Томительно текли дни, сменяясь тревожными ночами. Только один полдень выдался веселым, когда гурийский князь, сердито топорща усы, выслушал любезный ответ Шадимана: не долее как через год он известит князя, уважено ли его домогательство и может ли он рассчитывать на руку Магданы.
Взбешенный гуриец, забыв поблагодарить царя за гостеприимство, вскочил без стремян на коня и ускакал. Смущенные родные гурийца, несмотря на притворные просьбы Гульшари и Шадимана, быстро покончили со сборами и покинули Метехи, уже довольные тем, что Шадиман вернул им все дары, так легкомысленно преподнесенные будущей родственнице.
С утра, громче, чем в обычные дни, зазвонили церковные колокола, а муэдзины с минаретов, надрываясь, призывали правоверных на молитву.
Весело переговаривались амкары и купцы, теснясь на площади майдана. Сегодня опять идти на шутовство в Метехи, нести дары, обливаясь потом. Неужели хотя бы ради такого приятного для подданных события, как непрошеное рождение Симона Второго, угощения не дадут?
– Дадут пустой мешок от орехов, – смеялся Гурген.
В Метехи действительно собирались угощать, и даже ночной пир царю было угодно назначить, но не для амкаров и купцов, а для прибывших по приглашению Иса-хана и Хосро-мирзы влиятельных князей, которых неотступно сопровождали от их замков юзбаши с вооруженными сарбазами.
Князья не веселились, подобно амкарам и купцам, их томило беспокойство: вдруг, воспользовавшись их отсутствием, Саакадзе вздумает осчастливить их владения азнаурским налетом? Не поехать было невозможно, ибо мирза и хан не преминули бы в свою очередь осчастливить их владения и дополнительно прислать на кормежку еще по сто сарбазов.
Прибыв в Метехи, Липарит на другой же день, сославшись на недомогание, просил царя заранее принять поздравление с днем ангела, преподнес саблю, в ножны которой было вправлено зеркало, окаймленное бирюзой и алмазами, присовокупил пожелание царю долгие годы украшать трон Багратидов и поспешно покинул Тбилиси. Старый князь окончательно убедился: пусть хоть десять шахов поддерживают Симона, ни блеска, ни воинских побед нельзя ждать от этого «блаженного тюрбана». А рисковать княжеским войском, которого так настойчиво требует Шадиман, и бесполезно и опасно…
Так и оценил Шадиман торопливый отъезд влиятельного Липарита. «Но почему князья перестали верить мне, Шадиману? Неужели устарел? Или не так действую? Сами во всем виноваты, не хотят помочь, а втихомолку злословят: „Не могут ханы победить Саакадзе – и нас тянут в скучную игру“. Посмотрим, князья, не развеселит ли вас Зураб Эристави! Быть может, еще затанцуете под метехскую зурну».
Сегодня Метехи гудел, как взбудораженный улей. В окно опочивальни врывались возгласы, топот копыт, раскаты труб, удары думбеков. Ничего не слышала Магдана, удивленно вглядываясь в зеркало. Почему так много драгоценностей надето на этой незнакомой девушке? Почему по бирюзовому атласу разбегаются бисерные цветы? Почему вместо ленты жемчуг перетягивает ее стан?
Гульшари окинула Магдану пытливым взглядом: нет, не может Симон не плениться этой цесаркой!
– Надень, дорогая, еще одно яхонтовое запястье, оно оттенит…
– Царевна! – задыхаясь, вбежала старая прислужница. – Князь Зураб!.. Князь Эристави приехал! Весь двор полон арагвинцами! Подарки на верблюдах!..
Гульшари оттеснила побледневшую Магдану, осмотрела себя в зеркало, подправила в волосах сверкающую звезду и царственной походкой направилась к двери. За нею раболепно последовали прислужницы.
Покои Георгия Десятого, запертые в течение многих лет, сейчас были открыты по приказанию Шадимана и разукрашены коврами, парчой и бархатом. Туда торжественно вступил, придерживая правой рукой меч и сжимая левой рукой шлем с перьями, арагвский владетель.
«Предзнаменование! – подумал Зураб, оглядывая царские покои. – Еще никто не знает меня, князя Эристави, – я буду царем и заставлю многих трепетать передо мною! Горцы свободолюбивы? Согну в турий рог так, что забудут о своеволии! И еще многие забудут… Но… терпение! Терпение!.. Раньше надо заставить Шадимана и царевича Хосро служить моим замыслам. Потом… да, конечно… необходимо объединить высокие княжеские фамилии… Потом отдельно объединить более мелких князей… И те и другие должны служить моим замыслам… Потом… как думал Великий Моурави, раньше мелкие князья, ибо их больше, подорвут силу крупных, потом крупные начнут в междоусобице уничтожать друг друга… а их владения начнет сгребать могущественный князь Зураб Эристави. Князь? Нет, царь царей! Ибо горцы…» Зураб порывисто обернулся: нет, ничто не подслушивает его думы; их еще опасно открывать даже вот этому мсахури, бывшему оруженосцем доблестного Нугзара, преданному ему, Зурабу, как собственная рука.
– Мой господин, высокий князь князей, какую прикажешь куладжу подать?
– Ту, в которой я был, когда шах Аббас объявил мне о своей милости.
– О какой милости говоришь, господин мой?
– О превращении моей первой жены Нестан раньше в пленницу, потом в служанку гарема…
– Такую милость пусть все твои враги получат, и лучше от сатаны.
– А почему не от шаха?
– От шаха ненадежно… Вот, говорят, госпоже Нестан шах опять вернул звание княгини Эристави.
– Мусульманка не может величаться княгиней Эристави!.. Хорошо, дай ту куладжу, в которой я в первый раз увидел мою вторую жену, царевну Нестан-Дареджан.
– Может, мой господин, пожелаешь ту, в которой клялся над обнаженной саблей в вечной верности Георгию Саакадзе?
– Как смеешь, раб, напоминать мне о моей глупости?
– Как раз время напомнить, ибо сейчас должен будешь клясться в вечной верности царю Симону.
Зураб разразился громоподобным хохотом, хлопнул по плечу старика так, что тот, крякнув, пригнулся, что не помешало ему тут же подать Зурабу кувшин вина. Залпом выпив и расправив ладонью усы, Зураб приказал:
– Подать ту куладжу, в которой клялся в вечной верности Георгию Саакадзе…
В покоях Шадимана происходил тоже необычный разговор. Именно в день рождения царя Андукапар вспомнил, сколь несправедлив к нему везир Метехи… Вот и сегодня, не успел князь-шакал переступить порог Метехи, как для него угодливо открылись покои злосчастного Десятого Георгия. Почему?!
«Правда, почему?!» – сам удивился Шадиман, глядя на шагающего в раздражении Андукапара. Но даже себе не мог «змеиный» князь ответить «почему». Может, вспомнил угловой шкаф с тайным входом…
