назидательное. – Война, мужчин нехватка, вторую единицу для боевого экипажа могут зажать. Шутите, поднять численный состав штурмовой авиации против нынешнего вдвое?
– Вы какого года рождения? – спрашивает Авдыш истребителя.
– Лет сколько? Двадцать.
. – Вы, старшина, еще пешком под стол ходили, а я уже летал, теперь вы же меня поучаете.
– На ошибках учатся как раз не все, – клял себя Венька в ожидании расправы, с которой Баранов медлит. – Большинство их повторяет, за что и платится…
Складка на подбородке Авдыша углубилась, он оборвал разговор.
Молча, не удостоив злобного истребителя ответом, Авдыш направился к соседям, где Баранов развивал интересную тему.
Баранов сидел так, что Гранищев со своего места за столом, поставленным на время ужина для гостей конференции, оставаясь в полумраке, видел его хорошо. «Прощай, водочка, здравствуй, кружечка», – приговаривал старший лейтенант, уверенно и безошибочно производя разлив. Понюхав смазанную горчицей корку и всем своим видом показывая, что у него ни в одном глазу, Баранов активно включился в общий разговор. «Напрасно я с этой „бочкой“ вылез», – думал Павел, стыдясь Баранова, всей душой желая, чтобы Баранов ничего о «бочке» не знал. «Бочкой» ничего никому не докажешь, тем более – старшему лейтенанту. «Если бы Егошин меня раньше просветил!.. Не только Егошин. Не только меня…» Все разговоры вокруг были вызваны конференцией, и многие, видимо, как и он, Гранищев, испытывали тот прилив уверенности в себе, какой в обычной жизни приходит с годами, а на фронте – по прошествии дней и даже часов. Егошин – так показалось Павлу – исчерпал себя. Неожиданно открывшись, отдал все. «Больше он меня ничему не научит. А Баранов глубок…»
– Кто рядом, кто сзади идет – вот что важно, – говорил между тем Баранов. – От верных людей слышал: у Чкалова, когда в Америку летели, кровь носом хлестала, Егор Байдуков пилотировал, Егор кашлял… Угадал Чкалов напарника, не промахнулся. Напарник – щит героя. Тем более у нас, в истребиловке… Говорят: «гамузом» воюем, «роем». Как посмотреть! Теснота, скученность наша оттого, что поневоле жмемся друг к дружке, ищем локоть, плечо товарища, а как же: ватагой все веселее. На людях и смерть красна.
– Объединить колхозы! – формулирует задачу, дает лозунг летчик-штурмовик. Обсуждение все тех же вопросов по второму, третьему кругу – без регламента, без списка ораторов, под наркомовскую стопку – превращает вечернее застолье в подобие сельского схода. – Объединить колхозы, сплотить в одну боевую артель истребителей и штурмовиков!
Неотделимые от судьбы Сталинграда, побратавшиеся с ним кровью, горем потерь, жаждой отмщения, сжигающие в огне над Волгой свою молодость и в нем же мужающие, летчики сообща, как издревле на Руси, ищут, вырабатывают лучшую защиту от врага и смерти. Дух конференции и здесь, в столовой, побуждает их к сближению, да и как иначе, если на всех ярусах воздушной битвы в явной выгоде оказывается тот, кто действует бок о бок с другом, товарищем, просто приятелем…
И капитан Авдыш уже не дичится, – подает голос, вносит свою лепту в разговор, вспоминая учения, проходившие до войны под знаком опыта испанских боев, с надеждой ожидая, не отзовется ли Баранов…
– При чем здесь Испания! – возражают ему. – Между Испанией и Сталинградом – ничего общего.
– Крайности вредят, – говорит Авдыш. – «Ничего общего»! Испания опыт дала…
– Дала Испания опыт, но кому? Бомбардировщикам, кто на «СБ» летал. Истребителям на «чайках», на «ишаках»… А мы – штурмовая авиация. С какой высоты «СБ» бомбят? Полторы, две, три тысячи метров. А мы? На «ИЛах»? Миллерово прошлый раз штурманули, механик докладывает: товарищ командир, гондолы шасси забиты конским волосом… вот какая высота!.. Немцы в небе господствуют, навели «мессеробоязнь» – как быть? Ходить «клином»? Бомбить залпом?.. Думать надо, самим что-то изыскивать.
– Опытные летчики нужны, – стоит на своем Авдыш. – Их умело использовать, привлекать… Когда в строю один горох, – и косится в сторону Баранова, ища поддержки или понимания.
– Уж не знаю, какая причина, – говорит Баранов, не слыша Авдыша, – только московский генерал сбавил тон, вроде как решил со мной посоветоваться… Да. Я заявил прямо: «Отменять водку летному составу нельзя!» – «Почему так считаете?» – это генерал. «Условия боевой работы, – говорю. – Питание летчиков поставлено плохо…» – «Калорийность пищи соответствует норме! Я проверял!» – «Калорийность, может, и соответствует, а в глотку ничего не лезет. В обед первого никто не ест, на второе каша да макароны. Один компот идет. Оно и понятно: жара плюс нагрузка. Очень большая нервная нагрузка… Когда на твоих глазах живая душа в светлую сторону отлетает, товарищ генерал, аппетит, – говорю, – не очень. Три-четыре боя подряд в таких условиях быка свалят. Поэтому нужна разрядка. Боевой день кончился, летчик остался жив, нагрузку надо снять. И подкрепиться… Сто грамм с устатку – отдай и не греши… Он и поест, и развеется, и поспит лучше…» – «А для кого ваш командир дивизии затребовал двойную норму спиртного?.. Каков радетель! Это же, слушайте, спаивание! Мы так воздушных бойцов превратим в алкоголиков!» – «Командир дивизии, – говорю, – просил двойную норму для меня…» Генерал – тигром: лицо красное, волосы рыжие: «Собутыльник, что ли?» Я опешил. Кто собутыльник? Кому? «Никак нет, товарищ генерал, двойную норму – за сбитые мной самолеты…» – «Цистерну вам лакать за сбитые?» – «По приказу наркома… Сегодня провел три боя, вчера четыре… За два дня убрал троих. Триста грамм…» – «Каким нарядом сбили?» Так спросил: «Каким нарядом?» Это у конников, возможно, наряды, в авиации нарядов нет. «Один; товарищ генерал». – «И как вы их? На мушку?» Такие понятия: «наряд», «на мушку»… «Навскидку, – говорю, – товарищ генерал, навскидку. Глаз-то прищуривать некогда, такое дело».
Летчики заулыбались: молодец, Баранов, хорошо отбрил!
– Он слушает. Руки за спину, голову склонил… тигр! Потом: «Патриарх Алексий о Боге – спрашивал? Божественная тема – обсуждалась?..» – «Нет. Спросил бы, я б ответил. У меня, товарищ генерал, своя религия…»
Оживление за столом сменилось тишиной: раскрасневшиеся труженические лица посерьезнели; двое новичков, из тех, что побойчее, топчутся в дверях, не сводят глаз с Баранова, с его товарищей; изба красна пирогами, а сходка – головами: летчики внемлют Баранову.
– «Братолюб я, – говорил Баранов, будто бы не замечая отшельника Лубка, к нему обращаясь тоже. – В братскую поддержку верю, взаимопомощь – вот моя религия. Как сам ты поступил с другим, так, будь уверен, поступят и с тобой… Друг друга понимаем, друг за друга бьемся, – значит, победим». Генерал слушает… Потом: «Я с вами согласен!» – и пошел…
– По такому случаю, товарищ старший лейтенант, – подхватывает Пинавт…
