После полудня и до вечера он готовил соус для жаркого, объяснив, что, во-первых, к птице надо относиться с уважением, а во-вторых, мясо птицы-солнце нередко чуть-чуть жестковато.
Вечером эпикурейцы в полном составе расселись в плетеных креслах на улице перед кофейней, а Мустафа Штрогейм с семьей носил им чай, кофе и отвары с мятой. Зебедия Т. Крокастль объявил, что они будут есть птицу-солнце из Солнечного города в день Солнца, то есть в воскресенье, и что недурно было бы накануне воздержаться от еды, чтобы нагулять аппетит.
– У меня предчувствие беды, - проворчал перед сном Огастус Два-пера, ворочаясь на слишком маленькой для него койке. - Боюсь, причиной ей будет этот соус.
На следующее утро они были голодны как никогда. Зебедия Т. Крокастль нацепил смешной передник, на котором ядовитым зеленым цветом светились слова «ПОЦЕЛУЙ ПОВАРА!». Он уже рассыпал изюм и зерна, вымоченные в бренди, под чахлым деревом авокадо, которое росло у дома, и теперь раскладывал душистые щепки, травы и специи на углях. Мустафа Штрогейм с семьей отправились в гости к родственникам, которые жили на другом краю Каира.
– Спички у кого-нибудь есть? - спросил Крокастль.
Джеки Ньюхаус вытащил зажигалку «зиппо» и подал ее Крокастлю. Тот поджег сухие листья корицы и лавра под углями. В полуденное небо поплыл душистый дымок.
– Корица и сандал приманят птицу-солнце, - объяснил Крокастль.
– Приманят откуда? - спросил Огастус Два-пера Маккой.
– С Солнца, - ответил Крокастль. - Она там спит.
Профессор Манделей сухо кашлянул. Он сказал:
– Земля в самой ближней к Солнцу точке своей орбиты подходит к нашему светилу не ближе чем на сто сорок девять миллионов километров. Наибольшая скорость, которую может развить птица, была показана соколом-сапсаном при пикировании: пятьсот пять километров в час. Птице, чтобы долететь от Солнца до нас на такой скорости, понадобится больше тридцати восьми лет - если, конечно, она выдержит тьму, холод и пустоту космоса.
– Конечно, - согласился Зебедия Т. Крокастль. Он заслонил глаза рукой, прищурился и посмотрел вверх. - Вон она.
Казалось, птица вылетела прямо из Солнца, хотя этого, разумеется, быть не могло. Да и смотреть прямо на солнце в зените нельзя.
Сначала это была просто тень, черная тень на фоне Солнца и синего неба, потом на ее крылья упал солнечный свет, и все глядящие с земли на птицу-солнце эпикурейцы затаили дыхание. Вам никогда не приходилось видеть, как солнечный свет играет на перьях птицы-солнца, иначе вы так и ходили бы до сих пор, затаив дыхание.
Птица-солнце махнула широкими крыльями раз, другой, и начала медленно, кругами, снижаться к кофейне Мустафы Штрогейма.
Она уселась на ветку авокадо. Оперение ее переливалось золотом, пурпуром и серебром. Она была поменьше индейки и побольше петуха; у нее были длинные ноги, а гордо посаженная голова на гибкой, как у цапли, шее была похожа на орлиную.
– Она прекрасна, - сказала Вирджиния Бут. - Взгляните-ка на те два длинных пера у нее на голове. Какая прелесть!
– Они и впрямь прелестны, - согласился профессор Манделей.
– Чем-то мне знакомы эти перья, - пробормотал Огастус Два-пера Маккой.
– Прежде, чем жарить птицу, эти перья выдергивают, - сказал Зебедия Т. Крокастль. - Так всегда делают.
Птица-солнце сидела на ветке авокадо и солнце светило прямо на нее. Казалось, она мягко светится сама, словно каждое ее перо сделано из солнечного света, переливающегося всеми оттенками пурпурного, зеленого и золотого цвета. Она подняла одно крыло и принялась чистить перья клювом. Она бережно укладывала каждое перышко на надлежащее место, а когда закончила с одним крылом, принялась за другое. Наконец она издала удовлетворенное щебетание и слетела с ветки на землю.
Там она неуверенно зашагала по засохшей глине, близоруко поглядывая по сторонам.
– Смотрите! - прошептал Джеки Ньюхаус. - Она нашла зерна!
– Она как будто их и искала, - сказал Огастус Два-пера Маккой. - Словно бы знала, что они должны там быть.
– Я их всегда там и рассыпаю, - хмыкнул Зебедия Т. Крокастль.
– Она так красива, - сказала Вирджиния Бут. - Однако сейчас, когда она ближе, видно, что она намного старше, чем я думала. Глаза у нее мутные, и ноги трясутся. И все равно она прекрасна.
– Птица Бенну - прекраснейшая из птиц, - промолвил Зебедия Т. Крокастль.
Вирджиния Бут неплохо знала египетский - ровно настолько, чтобы разобраться в меню. Слова Зебедии поставили ее в тупик.
– Птица Бенну, - объяснил профессор Манделей, - живет на дереве рода Persea. На голове у нее два пера. Иногда ее изображают похожей на цаплю, иногда - на орла. Есть и другие изображения, но они слишком неправдоподобны, чтобы их повторять.
– Она все съела - и изюм, и зерно! - воскликнул Джеки Ньюхаус. - Смотрите, как ее шатает спьяну - но как она величественна, даже в подпитии!
Зебедия Т. Крокастль подошел к птице-солнцу, которая стояла, с трудом удерживаясь на ногах, под ветвями авокадо. Он остановился прямо перед птицей а затем медленно, очень медленно поклонился, как кланяются очень старые люди - медленно, со скрипом - но все же поклонился. И птица-солнце поклонилась ему в ответ, и свалилась на землю. Зебедия Т. Крокастль бережно поднял ее на руки, обняв, как ребенка, и понес ее на задний двор кофейни Мустафы Штрогейма, и все пошли следом за ним.
Сначала он выдернул два величественных пера из хохолка и отложил их в сторону.
Потом, не ощипывая птицу, он выпотрошил ее и бросил потроха на дымящиеся угли. Он сунул внутрь птицы наполовину опорожненную банку с пивом и аккуратно поместил птицу на решетку.
– Птица-солнце жарится быстро, - предупредил он. - Готовьте тарелки.
Древние египтяне приправляли пиво кардамоном и кориандром, поскольку хмеля не знали. Оно имело резкий пряный вкус и прекрасно утоляло жажду. Напившись такого пива, можно было строить пирамиды, и иногда их действительно строили. Испаряясь, пиво в банке, поставленной на угли, парило, сдабривало и увлажняло мясо птицы-солнца изнутри. От жара углей занялись и сгорели перья, мгновенно, словно вспышка магния, настолько яркая, что эпикурейцам пришлось отвести глаза.
В воздухе повис аромат жареной птицы, изысканнее павлина, сочнее утки. У эпикурейцев потекли слюнки. Казалось, не прошло и минуты с того момента, когда Зебедия начал готовить птицу, но вот он уже снял ее с решетки и водрузил на стол. Потом он взял разделочный нож, разрезал птицу и разложил дымящиеся кусочки по тарелкам. Сверху он полил каждый кусочек соусом, а скелет положил прямо на угли.
Члены Эпикурейского клуба уселись вокруг старого дощатого стола на заднем дворе кофейни Мустафы Штрогейма и принялись за еду.
– Зебби, это волшебно! - сказала Вирджиния Бут, не прекращая жевать. - Тает во рту. Просто райский вкус.
– Солнечный вкус, - возразил Огастус Два-пера Маккой, опустошавший тарелку с такой скоростью, на которую способны только очень крупные мужчины. В одной руке он держал ножку, в другой - кусочек грудки.
– Это лучшее, что я когда-либо ел, и мне ничуть не жаль, что я ее ем, хотя я, наверно, буду скучать по дочери.
– Идеальный вкус, - сказал Джеки Ньюхаус. - Как любовь, как прекрасная музыка. Как истина.
Профессор Манделей раскрыл тетрадь с подшивкой протоколов Эпикурейского клуба и записывал свои ощущения от мяса птицы, а также ощущения других эпикурейцев. При этом он старался не капать жиром на страницу, отставляя подальше другую руку, в которой держал крылышко, и откусывая аккуратные кусочки.
– Странно, - сказал Джеки Ньюхаус. - Чем дольше я жую мясо, тем горячее оно становится. Во рту, да и в животе.
