Дмитриевич, изволили заметить, большая сила в МВД, вполне за это может рога обломать.
— Значит, не сговорились. — Ельцов зло поставил рюмку на стол.
— Зачем вы так, Игорь Дмитриевич? Сговорились, — улыбнулся Зверев, — только я реалист.
— Это как понимать? — перебил его Голованов.
— А очень просто. Пессимист видит в туннеле мрак. Оптимист — свет в конце туннеля, а реалист — мчащийся на него поезд. Одна случайность…
— Саша, ты же в университете Гегеля изучал? — спросил Ельцов.
— Когда это было.
— По Гегелю, случайность — непознанная необходимость. Ладно, обойдемся без философских определений, перейдем к делу. — Игорь Дмитриевич достал из кармана начерченный им план переулка. — Операция будет проходить здесь.
А Ястреб все-таки угодил в больницу. После разборки с Гиви сердце, как назло, прихватило, и Алена ночью вызвала «скорую помощь». Молодой врач не стал слушать никаких доводов и сказал:
— Хотите жить — ложитесь в стационар.
Алена заслала ему полтинник, и Ястреба отвезли в стационар Института кардиологии на Покровке. Там его опутали проводами с датчиками, капельницу поставили, начали интенсивно лечить. Днем приехал Шорин, немедленно пошел к директору института, и Ястреба положили в отдельную палату. Алена приволокла телевизор, и Ястреб лежал, читал Юлиана Семенова и смотрел кино.
Так он провалялся до конца лета, вышел из больницы в начале сентября.
В маленькой чистой палате, когда не было кино и надоедало читать, он вспоминал свою лихую жизнь, с горечью думая, что деньги, ради которых он упирался рогами, счастья ему не принесли. Ну, одевался он, по ресторанам погулял, жил в номерах люкс в Крыму и на Кавказе, с бабами пошустрил, а конец один. Койка больничная — платформа для пересадки. Одни на волю, других в морг. И навалилась на Ястреба тоска, бессмысленная и тяжелая. Внезапно понял он, что жизнь заканчивается и никакие деньги и камушки не помогут откупиться от деревянного бушлата.
— Что ты такой мрачный, миленький? — спросила Алена, когда Ястреб садился в машину. — Врач сказал, что пока ничего страшного нет. Я с твоим Сашкой поговорила, он не против, чтобы мы на Рижское взморье уехали.
— Какое взморье, — махнул рукой Ястреб, — октябрь на носу.
— Ну и что? Тебе воздух нужен, а не солнце. Поедем в Дубулты, в дом творчества писателей, я уже насчет путевки договорилась.
— С Львом Толстым?
— Не остри, пожалуйста. У них в Литфонде хорошие девки работают, они за бабульки любую путевку дадут.
— Ладно, Аленка, поедем. Подышим воздухом.
— И домик присмотрим.
Особых дел у него не было. Из дома он позвонил Зельдину, рассказал о болезни. Тот поахал и предложил деньги на поправку здоровья. Ястреб поблагодарил и попросил, чтобы их прислали с Борькой Пахомовым.
Теперь он должен был сделать главное: поехать к Филину и выяснить, что случилось с его камнями.
Странно вел себя законник гребаный. Взял камни на огромную сумму и ни слуху ни духу. Не надумал ли уркаган поганый кинуть его? Ястреб знал много похожих историй.
Но Филин — не обычный урка. Он держал общак и считался в авторитете. Его мнение на правиле стоило многих голосов. Он был третейским судьей. Одно его слово прекращало войну между ворами и приговаривало виновного к смерти.
Конечно, можно взять Пахомова с парой его бомбардиров и заделать гада Филина, но после этого от блатной мести на Кушке не спрячешься. Значит, все надо решить по уму. Достойно, мирно и уважительно. Ястреб взял такси и поехал в Переделкино.
Филина Ястреб увидел на террасе.
— Хозяин! — крикнул Ястреб, — можно зайти воды напиться?
Филин подошел к дверям, приложил ладонь к глазам, словно высматривая кого-то вдалеке, и сказал, улыбаясь:
— Что-то глаза мои старые ослабли совсем. Не дорогой ли гость Леня Сретенский?
— Он самый, уважаемый, — засмеялся Ястреб, — привез передачу отшельнику.
— Заходи, Леня, заходи.
— Давненько, Филин, меня так не называли. А то все кликухой птичьей величают. Надоело.
— Я тоже в птицах хожу, имя-то мое мало кто знает.
Ястреб поднялся на террасу, вынул из полиэтиленового пакета бутылку португальского портвейна, коробочку с эклерами и пакет апельсинов.
— Балуешь меня. Леня, балуешь.
— Я тебя, Филин, всегда уважал.
— Знаю, милок, знаю. — Хозяин ушел в комнату и вернулся с тарелками и бокалами. — Открывай бутылку-то, — прищурился он, — люблю я это винцо.
— Открыть не проблема, только я пить не буду, — вздохнул гость.
— Что такое, милок?
— Сердце! — Ястреб постучал пальцем по груди.
— Что, браток, — усмехнулся хозяин, — много выпил?
— Тебе не переплыть.
— Вот потому и маешься с мотором. Чайку тебе душистого заварю.
Хозяин маленькими глоточками пил портвейн, а гость чайком баловался.
— Знаю, Ленечка, зачем ты приехал. Камушки твои у меня. В целости и сохранности, а вот сдать их по хорошей цене не удается пока.
— Что, клиенты твои обеднели?
— Да нет, они все нафаршированные выше крыши. Только цену стоящую давать не хотят.
— Это как?
— А вот так. Говорят, времена не те. А торговать надо осторожно. Ты про разгонщиков ментовских слышал?
Как же Ястребу не слышать. Если разобраться по делу, он был одним из них. И к абаловским тайникам руку приложил, и на некоторых богатеньких навел Сашкиных бойцов.
— Слышал что-то. Болтали люди.
— Вот то-то и оно. Борю Цыгана посадили, тот мог целый алмазный прииск скупить. А его шестеркам я камушки твои показывать боюсь, а то получится, как с дрессировщицей Ириной Бугримовой.
Историю эту Ястреб знал, как никто другой, так как сам ставил кражу из квартиры знаменитой артистки цирка.
